Памяти моей тёти Сорокиной Галины
Моя мама, Нечаева Валентина Васильевна (в девичестве Корнилова), родилась 12 декабря 1937 года. И, как большинству людей того времени, ей свойственна четкая память на события, происходившие в детстве, юности… в общем, на дела давно минувших лет. И сколько я себя помню, она всегда рассказывала о своей нелёгкой, но интересной жизни. Поскольку моя мама рассказчик изумительный, то слушать её одно удовольствие. Теперь я слушаю эти рассказы уже вместе со своими детьми, с интересом наблюдая за их реакцией (помня о своих впечатлениях от услышанного).
И вот неожиданная кончина маминой младшей сестры Галины сподвигла меня «задокументировать» один из её рассказов. Вот что получилось.
Галя родилась 4 ноября 1943 года. Это были тяжёлые годы. Хотя в Сибири все годы нелегкие, особенно для репрессированных. А наша семья именно такая, и отмечались мы ещё до 1956 года.
Мама родила Галочку дома, но приехали врачи и забрали их в больницу. Точно не помню, что-то у неё с пуповиной было… Шёл самый разгар войны, нигде лекарств особых не было. Скорее всего это был предлог увезти их в больницу, где она застряла на целых 6 месяцев! Там оказалось около десятка или чуть больше брошенных малышей. У кого-то мамы ушли на фронт, кого-то оставили, потому что кормить нечем, а кто-то и сирота… Пока не дорастут до детдома были все в больнице. И мама их всех кормила грудью. Не знаю, почему их не кормили с молочной кухни, а заставляли маму. Сестрёнку забрали, и приносили только на кормление вместе с остальными, при этом строго следили, чтобы мама не сбежала. Пускали к ней только меня. Я носила ей еду (её там не кормили), перемену белья. Сколько мама плакала, просила её отпустить, говорила, что дома ведь мы ещё, со старшей сестрой Зиной остались. Но… Поначалу передачки у меня забирали и сами уносили, а потом ко мне привыкли. Да и я была очень разговорчивая и смелая. Стали пускать в палату к маме, разрешали долго там находиться, так как увидели от меня пользу. Пока мама кормит малыша, я остальных развлекаю, чтоб не плакали. И вот однажды, уже весной, когда я пришла в очередной раз к маме, она мне сказала: «Передай бабе (бабушке), пусть с батей (так называли мы отца) придут завтра вечером. У Гали температура поднялась, надо её выкрасть, чтобы и она не умерла.» Надо сказать, что между мной и Галей были ещё две сестрёнки, которые умерли в больнице в разном возрасте. Баба, когда молилась за них, говорила, что их в больнице «загубили». Врачи всем ставили один диагноз дифтерия, а так это или нет уже никто не скажет.
Так вот Галю надо было спасать! Я помчалась домой, всё рассказала. До поздней ночи баба молилась, чтобы Галя выжила, и чтобы не схватили, когда будем их вызволять из больницы. На следующий день я, как обычно, пришла в больницу, только в этот раз сумочка у меня была больше обычного. Верхняя одежда для мамы и одеялко для сестрички. Поскольку ко мне привыкли и Галю уже не забирали сразу после кормления, я с ней играла. Мы уже знали, что за детками, если они не будут кричать, придут не раньше часа. Как только мама заканчивала кормить, я укачивала малышей. Потом мы укутали сестрёнку и отдали в окно бате, а мама переоделась в обычную одежду, накинула халат и вышла. Я осталась присматривать за детьми. Договорились, что будут меня ждать на трамвайной остановке. Когда пришла нянька, я сказала, что мама пошла в уборную, а я побегу домой, чтобы успеть на трамвай. Тогда мы жили в шахтерском поселке за городом, батя работал на шахте. Выйдя из трамвая, надо было еще довольно далеко, около часа идти пешком, через обвалы. Но нам надо было еще и задержаться, так как мы хотели вернуться по темноте, что бы не видели соседи и квартальная. Я хорошо запомнила этот день, почему-то он у меня такой яркий. Особенно так и стоит в глазах картина… Мама, батя и баба идут, батя несет завернутую Галю, а я прыгаю от радости вокруг них. Мне было так радостно, я не понимала, почему они такие серьёзные. Обычно я любила подслушивать разговоры взрослых и быть «в курсе», но в тот момент ничего не слышала. Потом батя сказал мне снять пальтишко, чтобы подзакутать малышку, так как сибирская весна только среди дня похожа на весну, а потом морозец и ветерок.
Добравшись по темноте домой, мы стали купать сестрёнку, баба купала и плакала. Галя была очень худая и слабая для полугодовалого ребенка, вся покрытая коростой, корочками, опрелостями.
Через день к нам заявилась квартальная с участковым, стала обвинять маму, что она украла ребенка и сбежала из больницы. Мама, конечно, ответила, что это её ребенок и в больницу она больше не вернётся, чтобы дочка не умерла, как наши Зоя и Лида. Квартальную все звали Капитониха, как имя её — не помню. Капитониха была очень «принципиальная», любила властвовать и получать подарки и откупы. А нам откупаться было нечем и дарить нечего, поэтому она проявила с свою «гражданскую бдительность». И через месяц, нашу маму забрали в колхоз, чтобы не была тунеядкой (это с тремя детьми, младшей из которых не было и года).
Мама сбежала из колхоза в середине осени. Жили они там даже не в бараке, а в сарае, деревянные лавки-топчаны и сено для сна. Пока стояло лето, было терпимо, а осенью в Сибири сразу морозы. Обещали отпустить домой осенью, как закончится работа… В колхозе закончится работа!? Одежды и обуви теплой тоже не было. Маме помогли сердобольные местные женщины, дали ей кой-какую одежонку, на ногах были калоши с носками и обмотками. Мама добиралась как могла, около недели. Время было тяжёлое и страшное, передвигалась только днём, ночью пряталась или просилась на ночлег у людей. Пускали тоже только в сарай и стайки, хоть и жалели замученную молодую женщину, но опасались бандитов.
Мы уже знали, что она сбежала, так как на следующий день, квартальная опять пришла с участковым, и учинили обыск, еще пару раз потом приходили искали беглянку. Батя сразу же, как только они ушли, стал делать маме убежище. Маленькую конурку в подвале, отодвинув картошку. Баба все ночи напролет стояла на коленях, плакала, молилась, чтобы Маруся жива осталась… Слава Богу, она добралась живой. Вся больная, простуженная с жутким маститом. Полгода кормить не одного, а несколько ребятишек за одно кормление, заставили организм работать на постоянную выработку молока, несмотря на недоедание и тяжёлый труд. Ничего ей не помогало в колхозе — ни сцеживание, ни перетягивание, а дома росла малышка, которой очень нужно было мамино молочко для восстановления…
Мама просидела в подвале три месяца, и только в конце зимы вышла на свет Божий. Всё это время Капитониха продолжала свою «работу», уже без участкового регулярно наведывалась к нам в разное время. Она немного успокоилась, когда мы сказали, что мама на зиму переехала в другой колхоз к своей дальней тётке и там работает. А совсем оставила маму в покое, так что можно было жить как человек, когда в конце зимы у неё случилось первое несчастье. Её дочь, на год старше нашей Зины, переходила железную дорогу. Она поскользнулась и упала на пути, а поезд неожиданно поехал, девочке отрезало ноги выше колена. Не успела Капитониха смириться с этим горем и подлечить дочь, как вернулся с войны её муж… без ног выше колен. Но «работу» свою она не оставляла, теперь ей вдвойне больше нужно было денег. Но нас уже не трогала. А потом года через два или три её старший сын ушел служить в армию и вернулся на инвалидной коляске без ног выше колен… Вот тогда она пришла к нам, плакала, просила прощение у мамы, что чуть не загубила её и ребенка. «Бог меня наказал, что я такая была, столько горя людям принесла…». Все Капитониху боялись, не любили и даже ненавидели… Баба сказала, что очень хорошо, что она при жизни раскаялась. Слава Богу!
А мы — ничего, с Божьей помощью все выжили, выросли и братик у нас в конце 45-го родился, а через шесть лет ещё одна сестричка. Слава Тебе Господи!
