Эхо прошлого

Кто из нас сегодня знает человека, нашего соотечественника, Флорентия Павленкова? Не очень многие. А жаль… Флорентий Федорович Павленков (1839-1900) — один из крупнейших книгоиздателей, редакторов и просветителей России. Он же — автор знаменитого «Энциклопедического словаря», выдержавшего шесть переизданий и снабжённого огромным количеством карт и иллюстраций; создатель серии «Жизнь замечательных людей», которая выходила с 1890 по 1915 годы. Это была первая в Европе биографическая коллекция. В советской России биографическая библиотека Ф.Павленкова не переиздавалась, была выключена из культурного обихода. По её типу Максим Горький стал издавать серию ЖЗЛ – всё та же «Жизнь замечательных людей».
Серия ЖЗЛ Флорентия Павленкова охватила 200 биографий выдающихся деятелей науки, искусства, религиозных деятелей и святителей, государственных деятелей, пионеров фабричного и заводского дела и многих других. Это были не только наши соотечественники. Библиотеку Павленкова открыли, например, Сократ и Александр Македонский…Сорок дореволюционных переизданий, общий тираж — более 1,5 миллиона экземпляров. В Вятке он составил «Наглядную азбуку для обучения и самообучения грамоте». Эта книга была удостоена почётного отзыва на всемирной выставке 1873 году в Вене и выдержала более двадцати изданий!
Всего издательство Павленкова выпустило в свет более 750 наименований книг тиражом более 3,5 млн. экземпляров.

Умер в Ницце в 1900, похоронен в Санкт-Петербурге на Литераторских мостках Волкова кладбища. Литераторские мостки – это участок Волкова кладбища, где похоронено очень много деятелей науки, искусства.

В свете споров о личности Иоанна Грозного, я решил обратиться к библиотеке Павленкова. В 1994 году на Урале в Челябинске (издательство «Урал») была переиздана одна из книг серии ЖЗЛ Флорентия Павленкова. Том посвящён Иоанну Грозному, Петру 1, Меншикову, Потёмкину и Демидовым. Споры о личности Иоанна Грозного то затихают, то возобновляются вновь вот уже несколько десятков лет: одни говорят о его жестокости и кровожадности, другие уверяют, что мнение об Иоанне, как о диктаторе и тиране – необоснованно, родилось на искажённых фактах, которые кто-то намеренно преподнёс людям неверно. И более того, высказываются мнения, что надобно грозного самодержца канонизировать, как истребителя «врагов Христа». Сложно судить о прошлом, да ещё столь далёком прошлом. Слово, сказанное много сотен лет назад, порою отдаётся причудливым эхом. Как разобраться и правильно понять это эхо прошлого?
Обратимся к биографии Иоанна Грозного. Биографический очерк Е.А. Соловьёва, использованный Павленковым в его томе ЖЗЛ, посвящённом Грозному и другим…
Книга начинается с размышления: кто такой гений? И в самом деле, кто это? Человек, который обладает некими выдающимися способностями? Нет! Гений – оригинален! Вот главное определение гения. Если есть в личности человека оригинальность, он непременно оставит след в истории человечества или своего народа. Оригинальность – значит самобытность, непохожесть, самостоятельность, своеобразность… И непременно истинность! В гениальности должна присутствовать истинность и совестливость. Оригинальный человек никогда не будет подвластен внешним обстоятельствам. Его душа не зависит от внешнего и руководима только внутренним смыслом.
Итак… «Чтобы быть великим, надо быть оригинальным». Да, царь Иоанн Грозный – личность яркая, резко очерченная. Но была ли так же ярка его государственная деятельность? Здесь мы подходим к весьма интересному размышлению: можно быть яркой личностью, индивидуальностью в собственной частной жизни, но в своём труде – не важно, где: на государственном поприще, в науке, искусстве и проч. – оригинальности не иметь. А значит – не быть гением.
Чем отличалась Русь от других государств? Увы, отличие Руси от других государств больше печально, нежели оригинально и полезно для страны: «Власть …гордая, абсолютная, не знавшая никаких стеснений и ограничений. Все иностранцы в один голос утверждают, что московские монархи превосходят своею властью всех правителей Европы, кроме только турецкого султана.» (стр. 18 по указанному изданию) Все великие князья, цари, императоры, возраставшие на русском престоле, не были отличны и оригинальны в вопросе власти: «весь ореол, вся безмерность власти ханской».
Грозный был таким же, как и его предки. Иван Калита – это, скорее, помещик, хозяин, умеющий отсчитывать и отслеживать каждую копейку. Но так сложились исторические условия, что уже этого одного хватило князьям во время их жизни для создания государства. Однако в Грозном текла южная кровь, что наделяло его темпераментом и воображением. Москва всё время боролась с Новгородом. Иван Грозный завершил эту борьбу. Новгородцы – люди неожиданные, самостоятельные, имеющие на всё своё мнение. Москва использовала приём переселения – очень верный и беспроигрышный. Целыми семьями людей переселяли в другие места. И вот наконец – «Вече исчезло, дружина обратилась в придворных слуг… Сам князь и его власть поднялись на недосягаемую высоту, и величие этой власти бросалось в глаза каждому, ибо вокруг было ровное поле.” (стр. 20)
Вот картина русской государственности: нивелировать всё и вся, оставив всю полноту власти над страной и народом себе, окружить себя невиданной в Европе роскошью, на которую будет положен труд, а то и жизни тысяч людей – «мизинных», простых, «ничего не стоящих»: ты велик, а вокруг тебя ровное поле! В этом Иоанн Грозный ничем не отличался от своих московских предшественников. И отсутствие оригинальности в столь важном вопросе: форма власти, – лишили сразу его правление возможности вдохнуть свежий воздух в российские просторы.
Когда человек загоняет себя в такое сложное положение: надо править, как правили до тебя, и менять правление ты и не хочешь, но хочешь чем-то запомниться, выделиться на историческом фоне – такой человек испытывает настоятельную необходимость показать себя царём хоть в чём-то. В чём же легче всего показать свою власть? — в насилии, своеволии, «исключительно в наказаниях и необузданности прихотей», в игре «милостями и опалами». Доступ к Иоанну был труден, почти невозможен. «Он не желал выслушивать жалоб, гневался и приходил в дикую ярость, когда его отрывали от развлечений, пытал и казнил тех, кто осмеливался говорить ему правду. Наместники и воеводы, клевреты Глинских, грабили и разоряли вверенные им в управление области. Негде было найти суда и правды, а “державный” в это время забавлялся во дворце с шутами и скоморохами и слушал, как льстецы восхваляют его мудрость.
Замечу мимоходом, как напрасно и неосновательно преувеличивают историки влияние на Грозного царицы Анастасии. Ведь она была возле него и до появления Сильвестра и Адашева, однако даже в медовый месяц не могла удержать мужа хотя бы от разврата.» (стр. 26)
12 апреля 1547 года начался известный пожар в Москве, продолжавшийся более двух месяцев! Самый страшный день – 24 июня, когда огонь лился рекой. В это ужасное время и явился новгородский иерей Сильвестр… Мистическая натура царя изнемогала от страха. Сильвестр был воспринят им, как посланник Неба. Восстановился порядок в государстве. Грозный как бы переродился. В этот же «сильвестровский» период Грозный берёт Казань. Родился сын-наследник. Казалось, что Московское государство прочно стоит отныне на ногах … Россия была в неописуемой радости. Народ ликовал, благодарил Небо и царя…
И вот Иоанн едет с благодарственной поездкой по монастырям. Правда, были трезвые головы, которые сразу сказали Иоанну, что нечего молодую мать и грудного дитя таскать по монастырям, по городам и весям страны. Им нужно дать покой и отдых в царских палатах, а самому царю теперь, после военных побед, заняться управлением государства, обустройством народной жизни. Опять же, мистически настроенный ум Иоанна отказался от подобных советов. Трезвость мышления и фанатичная, безрассудная мистика несовместимы. И царь настаивает на своём: монастырь и молитва превыше дела!
Во время путешествия наследник-младенец погиб. А сам Грозный, если верить Карамзину, повстречался во время этого путешествия с бывшим епископом Вассианом, наставлявшим Грозного так: «Если хочешь быть истинным самодержцем, то не имей советников мудрее себя; держись правила, что ты должен учить, а не учиться; повелевать, а не слушаться»… (стр. 35). Сии ядовитые слова навсегда отравили и без того не склонный к размышлениям и анализу ум Иоанна. Иерей Сильвестр, который вмешивался буквально во всё, требовавший «в меру ясти и пити и со Царицею жити», уже более не устраивал Самодержца. И вот письмо, писанное рукой Грозного: «Ради спасения души моей, – пишет Царь, – приближил я к себе Иерея Сильвестра, надееся, что он по своему сану и разуму будет мне споспешником во благе; но сей лукавый лицемер, обольстив меня сладкоречием, думал единственно о мирской власти и сдружился с Адашевым, чтобы управлять Царством без Царя, ими презираемого. Они снова вселили дух своевольства в Бояр; раздали единомышленникам города и волости; сажали, кого хотели, в Думу; заняли все места своими угодниками. Я был невольником на троне. Могу ли описать претерпенное мною в сии дни уничижения и стыда? Как пленника влекут Царя с горстию воинов сквозь опасную землю неприятельскую (Казанскую) и не щадят ни здравия, ни жизни его; вымышляют детские страшила, чтобы привести в ужас мою душу; велят мне быть выше естества человеческого, запрещают ездить по святым Обителям, не дозволяют карать немцев… К сим беззакониям присоединяется измена: когда я страдал в тяжкой болезни, они, забыв верность и клятву, в упоении самовластия хотели, мимо сына моего, взять себе иного Царя, и не тронутые, не исправленные нашим великодушием, в жестокости сердец своих чем платили нам за оное? Новыми оскорблениями: ненавидели, злословили Царицу Анастасию и во всем доброхотствовали Князю Владимиру Андреевичу. И так удивительно ли, что я решился наконец не быть младенцем в летах мужества и свергнуть иго, возложенное на Царство лукавым Попом и неблагодарным слугою Алексием?» (стр. 35)
Умирает Анастасия. «Тринадцать лет он наслаждался полным счастием семейным, основанным на любви к супруге нежной и добродетельной. Анастасия еще родила сына, Феодора, и дочь Евдокию, цвела юностию и здравием, но в июле 1560 года занемогла тяжкою болезнию, умноженною испугом. В сухое время, при сильном ветре, загорелся Арбат; тучи дыма с пылающими головнями неслись к Кремлю. Государь вывез больную Анастасию в село Коломенское; сам тушил огонь, подвергался величайшей опасности: стоял против ветра, осыпаемый искрами, и своею неустрашимостью возбудил такое рвение в знатных чиновниках, что Дворяне и Бояре кидались в пламя, ломали здания, носили воду, лазили по кровлям. Сей пожар несколько раз возобновлялся и стоил битвы: многие люди лишились жизни или остались изувеченными. Царице от страха и беспокойства сделалось хуже. Искусство медиков не имело успеха, и, к отчаянию супруга, Анастасия 7 августа, в пятом часу дня, преставилась…»
«Иоанн шёл за гробом; братья: Князья Юрий, Владимир Андреевич и юный Царь Казанский, Александр, вели его под руки. Он стенал и рвался; один Митрополит, сам обливаясь слезами, дерзал напоминать ему о твёрдости Христианина… Но ещё не знали, что Анастасия унесла с собою в могилу!..»
«Здесь конец счастливых дней Иоанна и России: ибо он лишился не только супруги, но и добродетели…» (стр. 40)
Далее начинаются мрачные и страшные годы опричнины, разврата, невероятных жестокостей. Кстати, как комментарий к традиционным представлениям, что Иоанн 4 очень любил Анастасию… Напомню, что Царица преставилась 7 августа. 10 августа её похоронили. «Однако, когда через восемь дней после ее смерти бояре торжественно предложили ему искать невесту, он выслушал их без гнева, а 18 августа объявил, что намерен жениться на сестре короля польского.
С сего времени умолк плач во дворце. Начали забавлять Царя, сперва беседою приятною, шутками, а скоро и светлыми пирами; напоминали друг другу, что вино радует сердце; смеялись над старым обычаем умеренности; называли постничество лицемерием. Дворец уже казался тесным для сих шумных сборищ: юных Царевичей, брата Иоаннова Юрия и Казанского Царя Александра, перевели в особенные домы. Ежедневно вымышлялись новые потехи, игрища, на коих трезвость, самая важность, самая пристойность считались непристойностью. Ещё многие Бояре, сановники не могли вдруг перемениться в обычаях; сидели за светлою трапезою с лицом туманным, уклонялись от чаши, не пили и вздыхали; их осмеивали, унижали: лили им вино на голову».
«Царь окружил себя новыми любимцами, Басмановыми, Вяземским, Малютой Скуратовым, готовыми на все, чтобы удовлетворить своим развратным наклонностям или честолюбию. Они сговорились с двумя или тремя монахами, заслужившими доверенность царя, людьми хитрыми и лукавыми, “которым надлежало снисходительным учением ободрять робкую совесть царя и своим присутствием как бы оправдывать бесчиние шумных пиров его”. Женолюбие проявилось полностью. “Иоанн, разгорячаемый вином, забыл целомудрие и, в ожидании новой супруги, искал временных предметов к удовлетворению грубым вожделениям чувственным”. Штат его гарема состоял из пятидесяти девушек.
Очевидно, что такое поведение царя, нарушавшее даже приличие, не могло нравиться всем. Карамзин говорит о печальных лицах старых бояр, оттеснённых от престола голодной стаей новых любимцев, и на них указывали как на изменников, как на друзей Адашева.» (стр. 41-42).
Не все бояре, как видим, приняли перемены. Перемены радовали только царя, не получившего в детстве ни должного воспитания, ни образования. «Так, князь Оболенский, оскорблённый однажды наглостью Басманова, сказал ему: “Мы служим царю трудами полезными, а ты гнусными делами содомскими”. Басманов пожаловался царю, который за обедом, “в исступлении гнева”, вонзил несчастному князю нож в сердце. Боярин князь Репнин, видя, что царь, напившись меду, пляшет со своими любимцами в масках, заплакал от стыда и горя. Иоанн хотел надеть маску и на него, но Репнин вырвал её, растоптал её ногами и сказал: “Государю ли быть скоморохом? По крайней мере я, боярин и советник думы, безумствовать не могу”. Царь приказал умертвить его.» (стр. 42)
Кажется, одного этого достаточно, чтобы закрыть вопрос о канонизации Иоанна 4?
Мистичность натуры часто приводит людей в религиозный экстаз, который путают со святостью. «Любопытно видеть, – говорит Карамзин, – как сей Государь, до конца жизни усердный чтитель Христианского Закона, хотел соглашать его божественное учение с своею неслыханною жестокостью: то оправдывал оную в виде правосудия, утверждая, что все её мученики были изменники, чародеи, враги Христа и России; то смиренно винился пред Богом и людьми, называл себя гнусным убийцею невинных, приказывал молиться за них в святых храмах, но утешался надеждою, что искреннее раскаяние будет ему спасением и что он, сложив с себя земное величие, в мирной Обители Св. Кирилла Белозерского со временем будет примерным иноком»… (стр. 43). Периоды религиозности не делают человека святым. Святой – это перемена мыслей и дел, перемена сознания. Она такой силы, что возврат человека ко греху уже невозможен. Если же мы видим припадки фантастической религиозности, которые потом, как водится, деспоты заливают, как бы в отместку за «унижение» перед Богом, реками человеческой крови, не имеют ничего общего со святостью и любовью к Богу и Божьему творению.
Вот один из противопоставивших себя Грозному – князь Курбский… «Курбский был сподвижником всех блестящих завоеваний царя, некогда – его любимцем и другом. Но он знал, что после опалы, постигшей Адашевых, доброго ему ничего уже ждать нельзя. Как мог уцелеть он, приятель “собаки Алексея” и “попа Сильвестра”, член избранной рады, когда все, кто имел какое бы то ни было отношение к деятелям счастливого тринадцатилетнего периода царствования Иоанна, подвергались гонению. Забыв дружбу, Иоанн уже мстит ему. Начальствуя в Дерпте, Курбский сносил выговоры и разные оскорбления и узнал наконец, что ему готовится гибель. Тогда он спросил у жены, чего она желает: видеть ли его мёртвого перед собой или расстаться навеки? Княгиня выбрала последнее, и Курбский ночью тайно вышел из дома, перелез через городскую стену, где уже стояли приготовленные лошади, и благополучно достиг Вольмара, занятого литовцами. Сигизмунд встретил его с почётом. Личные оскорбления и обиды заставили Курбского объясниться с Иоанном, и вот резюме первого письма, написанного им, царю».
«Царю некогда светлому, от Бога прославленному, ныне же по грехам нашим огорчённому адскою злобою в сердце, прокажённому в совести, тирану беспримерному между самыми неверными Владыками земли. Внимай! В смятении горести сердечной скажу мало, но истину. Почто различными муками истерзал ты Сильных во Израиле, Вождей знаменитых, данных тебе Вседержителем, и святую, победоносную кровь их пролил во храмах Божиих? Разве они не пылали усердием к Царю и отечеству? Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, Христиан чародеями, свет тьмою и сладкое горьким! Чем прогневали тебя сии представители отечества? Не ими ли разорены Батыевы Царства, где предки наши томились в тяжкой неволе? Не ими ли взяты твердыни Германские в честь твоего имени? И что же воздаёшь нам, бедным? гибель! Разве ты сам бессмертен? Разве нет Бога и правосудия вышнего для Царя?.. Не описываю всего, претерпенного мною от твоей жестокости: ещё душа моя в смятении; скажу единое: ты лишил меня святой Руси! Кровь моя, за тебя излиянная, вопиет к Богу. Он видит сердца. Я искал вины своей и в делах, и в тайных помышлениях; вопрошал совесть, внимал ответам её, и не ведаю греха моего пред тобою. Я водил полки твои, и никогда не обращал хребта их к неприятелю: слава моя была твоею. Не год, не два служил тебе, но много лет, в трудах и подвигах воинских, терпя нужду и болезни, не видя матери, не зная супруги, далеко от милого отечества. Исчисли битвы, исчисли раны мои! Не хвалюся: Богу все известно. Ему поручаю тебя, в надежде на заступление Святых и праотца моего, Князя Феодора Ярославского. Мы расстались с тобою навеки: не увидишь лица моего до дни суда Страшного. Но слезы невинных жертв готовят казнь мучителю. Бойся и мёртвых: убитые тобою живы для Всевышнего: они у престола Его требуют мести! Не спасут тебя воинства; не сделают бессмертным ласкатели, Бояре недостойные, товарищи пиров и неги, губители души твоей, которые приносят тебе детей своих в жертву! – Сию грамоту, омоченную слезами моими, велю положить в гроб с собою и явлюся с нею на суд Божий. Аминь». (стр. 41)
Иоанн вдруг отказывается править страной. Русь остаётся без главы. Поскитавшись по монастырям, царь вернулся: «соглашаюсь пока взять Государства свои; а на каких условиях – вы узнаете!»
Условия оказались такими: царь вдруг объявляет своей личной собственностью около 20 богатых городов и несколько улиц в Москве. Эта частная, личная собственность царя названа опричниною, а всё остальное государство, которое по странному замыслу царя теперь принадлежит боярам, названо земщиною. Первый указ царя – потребовал от земщины сто тысяч рублей за издержки, которые царь терпел в путешествии. Кроме того, царь покидает Кремлёвский дворец и строит себе новый в слободе Александровской. Всех «земских» людей выселяют из земель опричных. Царь окружает себя лишь теми, кто ему угоден. Он «избрал 6 тысяч и взял с них присягу служить ему верой и правдой, доносить на изменников, не дружиться с земскими, не водить с ними хлеба-соли, не знать ни отца, ни матери, знать единственно государя. За это Иоанн давал им не только земли, но и дворы и движимую собственность старых владельцев (числом 12 тысяч), высланных из пределов опричнины с пустыми руками, так что многие из них, люди заслуженные, израненные в битвах, с жёнами и детьми шли зимою пешком в иные отдалённые поместья.» (стр. 50). Деревни земщины были обложены непосильными налогами, и крестьяне стали быстро разоряться.
Царь страдал повышенной нервной деятельностью. Он очень мало спал. Ночами слонялся, как призрак, по своему дворцу. Новые идеи посещали его измученную голову. Неизвестно почему, но он решил сделать митрополитом Филиппа, игумена Соловецкого монастыря. Царь затребовал несчастную жертву в Москву. Филип подчинился. Но лишь в этом. Он сразу твёрдо означил свою позицию: «Да будет только единая Россия!» Никакого неслыханного разделения государства на земщину и опричнину! «“Однажды, в воскресенье, в час обедни, Иоанн, сопровождаемый боярами и множеством опричников, вошёл в церковь Успения: царь и вся дружина были в черных ризах, в высоких шлыках. Филипп стоял в церкви на высоком месте. Иоанн приблизился к нему и ждал благословения. Митрополит смотрел на образ Спасителя, не говоря ни слова. Наконец бояре сказали: “Святой Владыко! Се Государь: благослови его!” Взглянув на Иоанна, Филипп отвечал: “В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю Царя Православного; не узнаю и в делах Царства… Благочестивый, кому поревновал, сицевым образом доброту лица своего изменивши. Отколь солнце на небеси начало сияти, не было слыхано, чтобы Цари благочестивые свою державу возмущали. О Царю! Мы приносим здесь жертву Богу, а за алтарём неповинная кровь льётся. В неверных языческих Царствах есть закон и правда, есть милосердие к людям, а в России нет их. Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Везде грабежи, везде убийства, и совершаются именем Царя! Ты высок на троне, но есть Всевышний, Судья наш и твой. Как предстанешь ты на суд Его? Самые камни вопиют о мести под ногами твоими. Государь! Вещаю яко пастырь душ. Боюсь Бога единого”. Иоанн задрожал от гнева, ударил жезлом о камень и сказал: “Чернец, до сих пор излишне щадил я вас, изменников: отныне буду, каковым вы меня нарицаете!” Грозный вышел вон из церкви.
Буйство продолжалось. Царь превосходил жестокостью даже опричников своих. Ссылаясь на Генника, Курбский прибавляет, что два брата, вместе с другими служа Иоанну палачами в истреблении, не могли убить одного прекрасного младенца, найденного ими в колыбели, и принесли его царю. Иоанн взял его, поцеловал и выбросил в окно на съедение медведям, а двух упомянутых братьев велел изрубить саблями за их жалость.» (стр. 56)
Страшно описывают летописи окончательное падение Новгорода Великого. Иоанн не мог терпеть сей город. Весной 1569 года 150 семей было выведено из Новгорода и переселено в московскую область. Около шести недель буйствовали опричники в Новгороде. Знаком к ужасным злодеяниям и бесчинствам был вопль царя – «гласом великим яростью». «Говорят, что в Новгороде за 6 недель погибло около 60 тысяч человек. Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог пронести их в Ладожское озеро, и болезни довершили казнь царскую, так что священники в течение 6 или 7 месяцев, не успевая погребать мёртвых, бросали их в яму без всяких обрядов…
Из Новгорода Иоанн отправился в Псков, готовя ему ту же участь. Случилось, однако, нечто неожиданное. Услышав о приближении царя, псковитяне готовились к смерти, прощались с жизнью и друг с другом. В полночь накануне дня, назначенного для казней, в городе никто не спал, молились в церквах, и из ближнего монастыря, где царь остановился, неожиданно послышался благовест и звон. Сердце его, пишут современники, чудесно умилилось. В непривычном порыве жалости Иоанн сказал воеводам своим: “Притупите мечи о камень! да перестанут убийства!” Вступив на другой день в город, он с изумлением увидел на всех улицах перед домами столы с изготовленными яствами: граждане, жены их, дети, держа хлеб и соль, преклоняли колена, благословляли и приветствовали царя. Эта покорность усмирила царя. Он выслушал молебен в храме Троицы, поклонился гробу святого Всеволода и зашёл в келью к старцу Николе. Пишут, что последний предложил в дар царю кусок сырого мяса. “Я — христианин, – сказал Иоанн, – и не ем мяса в великий пост”. – “Ты делаешь хуже: питаешься человеческой плотью и кровью, забывая не только пост, но и Бога”, – отвечал старец.» (стр. 61 – 62)
Жертвы Иоанна часто умоляли о смерти, воспринимая её, после пыток, как великую милость.
1572 год. Вдруг царь уничтожает опричнину. Опальная земщина вновь получает имя Россия. Во времена опричнины считалось, что земщиной управляют бояре. На самом деле бояре управлять боялись. И земщиной не правил никто. Её только грабили. Но отмена земщины никого не обманула – по-прежнему продолжались пытки и казни, погиб в застенке лучший воевода Воротынский. А царь тешился то пытками, то очередной свадьбой, презрев все церковные установления. Церковь допускает три брака, но никак ни пять, ни шесть и ни семь…
Курбский пишет третье письмо: «Где твои победы? – говорил он, – в могиле Героев, истинных Воевод Святой Руси, истреблённых тобою. Король с малыми тысячами, единственно мужеством его сильными, в твоём Государстве, берет области и твердыни, некогда нами взятые, нами укреплённые; а ты с войском многочисленным сидишь, укрываешься за лесами, или бежишь, никем не гонимый, кроме совести, обличающей тебя в беззакониях. Вот плоды наставления, данного тебе лжесвятителем Вассианом! Един царствуешь без мудрых советников; един воюешь без гордых Воевод – и что же? Вместо любви и благословений народных, некогда сладостных твоему сердцу, стяжал ненависть и проклятия всемирные; вместо славы ратной, стыдом упиваешься: ибо нет доброго царствования без добрых Вельмож, и несметное войско без искусного Полководца есть стадо овец, разгоняемое шумом ветра и падением древесных листьев. Ласкатели не Синклиты, и карлы, увечные духом, не суть Воеводы. Не явно ли совершился суд Божий над тираном? Се глады и язва, меч варваров, пепел столицы и – что всего ужаснее – позор, позор для Венценосца, некогда столь знаменитого! Того ли мы хотели, то ли готовили ревностною, кровавою службою нашему древнему отечеству?..” (стр. 72). В своих ответах Курбскому Иоанн не имеет даже нарочитой стыдливости. Например, отвечает на одно из писем так: «А мне, – пишет он Курбскому, – псу смердящему, кого учити, и чему наказать, и чем просветити? Сам всегда в пьянстве, и в блуде и в прелюбодействе обретаюсь». Согласитесь, что и эти откровения не очень «тянут» на канонизацию! Семь жён, не считая тех женщин бесчисленных и девиц, с которыми блудил.
«Зимою 1584 года между церквами Иоанна Великого и Благовещения появилась комета с крестообразным небесным знамением. Царь, узнав об этом, вышел на красное крыльцо, смотрел долго, изменился в лице и сказал окружавшим: “Вот знамение смерти моей”. Предчувствие не обмануло его. Желая рассеять тревогу, он созвал в свой дворец астрологов, мнимых волхвов, разыскав их и в России, Лапландии, в общей сложности до 60-ти человек, ежедневно посылал к ним Бельского толковать с ними о комете и скоро опасно занемог: вся внутренность его стала гнить, а тело – пухнуть. Астрологи предсказали ему смерть на 18 марта; Иоанн приказал им молчать об этом, угрожая в случае нескромности сожжением. Февраль он перемогся ещё, в марте ему уже пришлось отказаться от приёма литовского посла. Тогда же он приказал составить завещание и объявил Феодора наследником, назначив на помощь ему совет из бояр. Что-то доброе промелькнуло в его сердце в эту торжественную минуту…
Он изъявил благодарность всем Боярам и Воеводам; называл их своими друзьями и сподвижниками в завоевании Царств неверных, в победах, одержанных над Ливонскими Рыцарями, над Ханом и Султаном; убеждал Феодора царствовать благочестиво, с любовию и милостию; советовал ему и пяти главным Вельможам удаляться от войны с Христианскими Державами; говорил о несчастных следствиях войны Литовской и Шведской; жалел об истощении России; предписал уменьшить налоги, освободить всех узников, даже пленников, Литовских и Немецких. Казалось, что он, готовясь оставить трон и свет, хотел примириться с совестью, с человечеством, с Богом – отрезвился душою, быв дотоле в упоении зла, и желал спасти юного сына от своих гибельных заблуждений”.
Но это только “казалось”, только “промелькнуло”. Даже смерть, так ясно заявлявшая о своем приближении трупным запахом разлагавшегося, хотя еще живого царя, не могла справиться с его неукротимой натурой. Рассказывают, что невестка, супруга Феодора, подошла к его постели, и должна была убежать с омерзением от любострастного бесстыдства Иоанна! Продолжались и казни.
17 марта Иоанну стало лучше, и он, уже воспрянув духом, назначил день для приёма посла. Мало того, он заявил Бельскому: “Объяви казнь лжецам астрологам: ныне по их басням я должен умереть, но я чувствую себя гораздо бодрее”. Бодрость оказалась, однако, последней судорогой уходившей жизни. Пробывши несколько часов в ванне, царь лёг на кровать, потом встал, спросил шахматную доску и, сидя в халате на постели, сам расставил шашки, приглашая Бельского играть с ним. Вдруг он упал, чтобы больше не подниматься.» (стр. 77)
Таким был конец Самодержца несчастной России…
Что ж… Действительно, ничего оригинального в сей жизни мы не увидим. Все распутники, деспоты, палачи совсем не оригинальны в своих извращённых пристрастиях. И значит, не гении… ведь гений и злодейство несовместимы. И значит, не святые… Мы не дерзнём судить царя Иоанна – это дело Божье. Но настаивать на канонизации и говорить, что Иоанна очернили «масоны» — это тоже не Божье дело. Кровь пролитая, начиная от митрополита Филиппа и кончая бессчётным простым людом вопиет к Небу … Да и к нам, потомкам, тоже; ведь, как известно, кто жалеет палача, тот не жалеет жертву. А их было слишком много…

Продолжение следует.