Книга Дмитрия Сергеевича Мережковского, русского мыслителя, поэта, прозаика, представляет интерес не как пособие по догматическому богословию. Книга ценна отношением автора к Священному писанию — поразительно вдумчивое, трепетное, неравнодушное.
Зачастую верующий человек не готов ответить на вопросы людей нецерковных. И даже не потому, что у нас мало знаний. Ситуация более плачевна: мы просто не пытаемся размышлять над книгами Библии. Малое знание не порок: святая Фотина у колодца искренне призналась Спасителю в своём незнании. Она не понимала, кто прав: израильтяне или её соотечественники? Где же всё-таки нужно поклоняться Богу — в Иерусалиме или на горе Гаризим? Но потому и получила откровение от Христа, что размышляла, думала о правильности веры. Малыя знания — не беда и не порок. Порок — нежелание думать и знать.
Внимательно ли мы читаем Евангелие? Вдумываемся ли в каждую строку? Вот об этом книга Дмитрия Мережковского. Об этом и очерк.
Очерк по книге: Дмитрий Мережковский. Иисус Неизвестный.
Рецензент: священник Сергий Малышев
Часть 1. Созвездие креста
«Сердце человека – тоже «незаписанное слово Господне» …»
«С мертвой точки сдвинется евангельская критика, а может быть, и все христианство, только тогда, когда заглянет за черту Евангелия, туда, где последний свидетель соглашается с первым, Иоанн – с Марком, где вместо четырех Евангелий – одно, «от Иисуса», и где, среди восходящих из-за горизонта, невидимых звезд, таинственнее всех мерцает созвездие Креста – оба неба, дневное и ночное, соединяющий знак: Иисус вчера и сегодня и вовеки тот же (Евр. 13, 8).» (Д.М.)
Сердце человека – тоже «незаписанное слово Господне» …»
«С мертвой точки сдвинется евангельская критика, а может быть, и все христианство, только тогда, когда заглянет за черту Евангелия, туда, где последний свидетель соглашается с первым, Иоанн – с Марком, где вместо четырех Евангелий – одно, «от Иисуса», и где, среди восходящих из-за горизонта, невидимых звезд, таинственнее всех мерцает созвездие Креста – оба неба, дневное и ночное, соединяющий знак: Иисус вчера и сегодня и вовеки тот же (Евр. 13, 8).» (Д.М.)
Сколько раз православный христианин прочитал за жизнь Четвероевангелие? Бессчётное количество раз. Но сколько бы мы не читали эту книгу, в ней всегда остаётся много мест terra incognita, и есть немалое количество строк, на которые мы закрываем глаза: они кажутся нам или бессмысленными, или жестокими, или просто непонятными. Мы не рассуждаем о них, потому что они не укладываются в нашей голове. И мы так живём; нам удобно жить с закрытыми глазами. Но люди малоцерковные нас принуждают открыть глаза: «А почему так странно сказал Господь в Евангелии?» И тогда мы не знаем, что ответить…
«Слепо читают люди Евангелие, потому что привычно… Две тысячи лет люди спят на острие ножа, спрятав его под подушку — привычку. Но «Истиной назвал Себя Господь, а не привычкой». (Д.М.)
Люди малоцерковные ищут истину. В голове рождаются смутные мысли: говорят, что есть в Кембридже спрятанное Евангелие. Там – настоящий текст. И люди уходят из православия, потому что у них нет… текста кембриджского Евангелия… Забывая о том, что у них есть Христос! Он был всегда, есть и будет… ныне и присно и во веки веков… Не зависимо, есть ли у нас вообще книга… Издана ли она в типографии Московского патриархата или спрятана где-то в Кембридже. Увы, мы стремимся к книге, но не к живому Христу. Евангелие – самая дивная, самая высокая, самая чистая книга на земле. Но и она не заменит собою Христа – Бога Живого!
«Первую ступень к высшему познанию (гнозису) полагает ев. Матфей в удивлении… как учит и Платон: „всякого познания начало есть удивление“», — вспоминает Климент Александрийский, кажется, одно из «незаписанных слов Господних», agrapha, может быть, в утерянном для нас, арамейском подлиннике Матфея:
Ищущий да не покоится…
пока не найдет;
а найдя, удивится;
удивившись, восцарствует;
восцарствовав, упокоится». (Д.М.)
A priori мы считаем, что Четвероевангелие пришло к нам с небес. Как толкует “мирская мифология” изображения ангелов рядом с евангелистами? Ангелы пришли и «диктовали», а евангелисты записывали. Потому в Евангелии ничего не может быть такого, что вызывает сомнение. А вот у новообращённых сомнения есть: ну почему человеку враги домашние его? Как понимать эти слова?
Но вот что пишет Дмитрий Мережковский… Апостол Пётр узнал, что христиане начинают писать Евангелия. И никак на это не отреагировал. Странно? Почему так? А ответ прост: тем петровским христианам не нужно было евангелие, поскольку с ними совсем недавно был Сам Бог Христос. Какая книга заменит Бога? Поэтому апостол Пётр остался равнодушен к попыткам людей написать о Боге. Но прошло несколько лет, и выяснилось, что люди стали что-то забывать, что-то переиначивать… Появилась настоятельная необходимость иметь начертанное на бумаге Божественное Откровение – Новый Завет. Написано оно было на основании уже существующих книг о Христе. Иное было отбраковано – Апокрифы. А вот четыре Евангелия стали каноническими. Но авторы опирались на предшественников, и потому четыре книги Евангелия не одинаковы. А переводы с переводов оказались ещё более разночитаемы. Дмитрий Мережковский приводит пример того, как меняется в зависимости от перевода смысл текста:
«Иисус не мог сотворить там (в Назарете) никакого чуда» – так в нашем каноническом тексте (Мк. 6, 5), а в древнейших Италийских кодексах (Italocodices): «Иисус не сотворил там никакого чуда», non faciebat – в том смысле, конечно, что «хотя и мог сотворить, но не хотел». Разница опять огромная, и сгладить ее можно только очень грубым насильем, сломав или притупив божественное острие Слова…» (Д.М.)
Или ещё другой пример: «Talitha koumi значит не «девица, встань», а «девочка, проснись». Страшное чудо воскресения как детски просто, понятно, естественно, в этом слове, детски простом. «Встань, девица», – душа молчит, спит мертвым сном; «девочка, проснись», – душа воскресает, просыпается.» (Д.М.) Да, «девочка, проснись» — как тепло! А главное – содержит указание, что смерть – сон, от которого человек просыпается… но в несколько ином состоянии – вначале без плотного тела, а потом, после Второго пришествия, уже с телом обновлённым. Всего два слова, но они содержат едва не все наши знания о воскресении и жизни после смерти. Девочке Христос даровал жизнь в том же самом теле, в каком она и жила. Спросите православных христиан, к чему они должны прежде всего готовиться при земной жизни? Подавляющее большинство ответит: к смерти! Но не к смерти мы должны готовиться, а к вечной жизни и встрече со сладчайшим Другом и Братом нашим — Христом! Готовиться к смерти и готовиться к жизни вечной, думать о последних днях или думать о днях грядущих — по-разному прожить жизнь земную. “Девочка, проснись!” — проснись, наша душа, в каждом человеке…
Новообращённый, впервые взявший в руки книгу, или вовсе человек некрещёный, но пытающийся докопаться до истины, вопрошает: «Был ли Иисус?» – на этот вопрос ответит не тот, для кого Он только был, а тот, для кого Он был, есть и будет.» (Д.М.) Но беда не в нашем сомнении, — говорит Дмитрий Сергеевич, — а беда в нашем желании, чтобы Бога на земле… не было! Представить, что Он был и есть на земле нашему обывательскому сознанию страшно. Это ко многому обязывает нас. А удивление вызывает не восторг, но, увы, ужас: Бог рядом со мной?! Лучше и проще так… без Него. Пусть Он будет где-то … далеко… на Небесах… И вот тогда можно рассуждать, спорить, возмущаться: отчего верующие держат Четвероевангелие, как знамя? Там столько «погрешностей»! И невдомёк, что верующие ценят сию книгу не за букву, а за Дух!
«Был ли Христос, в голову никому не пришло бы спрашивать, если бы уже до вопроса не помрачало рассудка желание, чтобы Христа не было»,(Д,М,)
«Сегодня Мне надо быть у тебя в доме». Наступит час, и мы услышим эти дивные слова от Господа. Сей миг поменяет всё в нашей жизни. Но… к этому животворящему мигу надо прийти, надо пройти долгую дорогу веры. Тому, кто знает, вера уже не нужна. Вера нужна тем, кто ещё не знает. Мы никогда не слышали о вере Богородицы во Христа. Она знала Тайну Божию, знала, что стала земной Матерью Господа. Ей не нужна была вера! Что касается апостолов, братьев… — даже те, кто был рядом с Ним, Его не поняли и не приняли, не всегда верили.
«Те, кто со Мной, Меня не поняли». Они жаждали веры. И как не хватало её; особенно, когда Бог умер на кресте! Бог – умер? Немыслимо! Как сохранить веру?
Для апостолов вопрос о сохранении веры был животрепещущим до тех пор, пока не укрепил их Святой Дух. Но мы не поставлены в такую острую ситуацию. Поэтому мы всё более отдаляемся от Христа. Знания о том, что Господь рядом — нет. Вера — она быстро слабеет, тает “аки снег”. И тогда мы пытаемся понять Евангелие с точки зрения своего земного рассуждения — не знания, а умствования: а что здесь не так? Может быть, есть разночтения, погрешности? А как же, если есть эти самые разночтения, воспринимать слова верующих о том, что все Евангелия “даны с небес”? Да, это тоже есть рассуждение над текстом Евангелия, но имеющее знак минуса, а не плюса: мы изучаем Евангелие не для того, чтобы верить, а для того, чтобы отречься от Бога.
«Кажется, Гёте больше любит христианство, чем Евангелие, и Евангелие – больше, чем Христа, но вот, и он знает, что, «сколько бы ни возвышался дух человеческий, это (жизнь и личность Христа) никогда не будет превзойдено» (Д.М.). Заметим сразу расстановку ценностей! Что и мы любим в первую очередь? Может быть, христианство и Евангелие. А нужно? А нужно в первую очередь любить Христа. А на втором месте уже будут Евангелие, каноны и прочее..
«Мученики», martyrioi, значит «исповедники», «свидетели», – конечно, Христа. Может быть, они-то и обладают этим нам недостающим опытом; они-то, может быть, и знают о жизни Христа, чего мы не знаем.
Знает о ней св. Юстин Мученик, говорящий римскому кесарю с большим достоинством, чем Брут: «Можете нас убивать, но повредить нам не можете».Знает св. Игнатий Антиохийский (около 107 г.), когда, идя на арену Колизея, молится: «Я, пшеница Господня, смолотая зубами хищных зверей, хлебом Твоим, Господи, да буду!»Знают и Мученики Лионские, 177 года: если бы так твердо не поверили они, что все частицы брошенного в Рону пепла от их сожженных тел Бог соберет, в воскресение мертвых, и образует из них точно такие же тела, какие были у них при жизни, но уже «прославленные»; если бы жгущий их огонь, терзающее железо не были для них менее действительны, осязательны, чем тело воскресшего Господа, то, как знать, перенесли ли бы они муки свои с такою твердостью, что на следующий день сами палачи, обратившись ко Христу, пошли за Него на те же муки?» (Д.М.) Они знали нечто большее, нежели знаем мы. Поэтому им не нужно было «укреплять веру». А мы, лишённые некоего знания, способны лишь изумляться, ужасаясь: как они могли всё это выдержать? И, главное, зачем?!
В каждом человеке живёт Господь. В каждом человеке есть искра Божия. Как привычны нам эти слова… Меж тем, произнося их, мало о них задумываемся. Только дойдя до самой глубины себя, мы увидим в себе Христа. Христос во мне!.. Как могу Его опорочить?
«Все это значит: чтобы лучше узнать жизнь Христа, надо лучше жить; как поживем, так и узнаем. «Знал бы себя – знал бы Тебя», noverim me, noverim te. Каждым злым делом мы доказываем – «исповедуем», – что Христа не было; каждым добрым, – что Он был. Чтобы по-новому прочесть Евангелие, надо по-новому жить». (Д,М,)
Христианство, живущее в нашем сознании, ничего от нас не требует кардинального: нужно только ходить в храм, носить нательный крест, читать утренние и вечерние молитвы, держать посты. А вот Христос требует. Каждый человек без остатка обязан посвятить себя Богу, а значит стать лучше. Нужно изменить себя до последней капли крови, до последней клетки тела. Проще быть христианами, нежели любящими Христа… Впрочем, люди даже из-за названий смогли уйти в ересь: было учение “христовых” в противоположность учению христиан. Вот только замена букв без изменения сердца мало что даёт хорошего.
Любящий Христа не уйдёт в ересь. Что такое ересь? Ересь — это часть, невозможность принять всё целиком. Христову, божьему человеку не нужна часть. Потому что Бог- это не часть жизни, а сама жизнь. Бог – это всё. А христианин, Христа не любящий, не знающий, легко уклоняется. Сколько христианских течений существует ныне? Это всё потому, что каждый себе выбирал какую-то часть, которая была для него удобней и легче.
Чтобы сохранить православный канон, Церковь вынужденно приняла константу. Это, отмечает Дмитрий Мережковский, и хорошо – не даёт неграмотному сознанию уйти в дебри, но и плохо: мешает думать, искать. Нарушение канона стало преследовать христиан страхом. «Только вместе с Каноном, родился и рос в веках страх незаписанного в Евангелии, «неканонического», так что в XVI веке протестантский богослов Бэза (Beza), найдя в Лионском монастыре Св. Иринея Codex D, иудеохристианский архетип 140 года, – следовательно, на 250 лет древнее Канона, – со многими Аграфами, так испугался, что отослал его потихоньку в Кэмбриджский университет, с надписью: «Asservandum potius quam publicandum», «Лучше скрыть, чем обнародовать»; там он и скрывался двести лет, как свеча под сосудом.» (Д,М,)
Меж тем в памяти народной неистребимо остались аграфы – незаписанные слова Христовы. Сложно представить, что вся земная жизнь Христа умещается в четырёх книгах. Об этом же говорит и Иоанн: “Многое и другое сотворил Иисус; но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг. Аминь”. Вот так заканчивает Иоанн своё Евангелие.
«Все записанные в Евангелии слова Господни можно прочесть в два-три часа, а Иисус учил не меньше полутора лет, по синоптикам, не меньше двух-трех – по Иоанну; сколько же осталось незаписанных слов! И сколько потеряно, потому что не нашло отклика в слышавших, – пало при дороге или на каменистую почву».(Д,М,)
«Мы должны помнить, что, прежде чем отлиться в форму, сделаться «Писанием», все Евангелие было «Незаписанным Словом», Agraphon, – расплавленным металлом. Это нам очень трудно себе представить, но без этого нельзя понять, что такое Аграфы, эти через края формы переливающиеся капли все еще кипящего металла…» (Д.М.)
«Чудный рассказ Иоанна о жене прелюбодейной (8, 1– 11), – тоже исключенный некогда из Канона Аграф, – в рукописях до середины IV века отсутствует, и еще бл. Августин считает его «Апокрифом», потому что в нем будто бы разрешается женщинам «безнаказанность прелюбодеяния», peccandi immunitas, и «слишком тяжелый грех слишком легко прощается». Церковь, вопреки Августину, вопреки Канону, себе самой вопреки, сохранила этот рассказ, не побоявшись милосердия Господня, и хорошо, конечно, сделала.
Вот по таким едва не потерянным для нас жемчужинам видно, какие могли уцелеть сокровища в Аграфах.» (Д, М,)
Церковная мысль менялась, а иной раз металась из крайности в крайность. Это нужно понимать, как процесс естественный. Но именно этот естественный поиск духа и мысли мы отрицаем. Нам проще либо закрывать глаза: есть современный нам канон и ничего не хочу знать… Либо, напротив, злоупотреблять временными изменениями — кто уж в каких целях. Одни – для отрицания веры вообще: что эти христиане хотят доказать, если в самих Евангелиях есть противоречия; если в одном веке что-то требовалось по канону, а в другом то же самое церковью осуждалось?… И приводят нам пример таких противоречий: нельзя стоять на Литургии и не причащаться — нужно на Литургии просто молиться, а причащаться довольно раз или, максимум, четыре раза в год; держать пост в субботу и воскресенье есть грех — держим пост, но лишь послабляем вином и елеем; маслособоруемся только перед смертью — маслособоруемся ежегодно — маслособоруемся каждый пост… И так далее. Таких примеров можно, при желании, привести множество. Другие использовали подобные противоречия для доказательства своего мнения и опровержения чужого. И потрясали люди друг перед другом цитатами из канонических правил или неканонических источников: нужно так! А другие: нужно иначе! Кто-то знал на одну цитату больше…Следовательно, уже прав! Целые христианские течения строят своё учение, положив в качестве краеугольного камня страстную привязанность к цитатам из Священного Писания; например, евангельские христиане-баптисты. При этом цитата из Писания воспринимается не как сделанный людьми перевод с другого языка, а как слова, непосредственно изошедшие из уст Божьих или апостольских. То есть, оспаривать цитату никто уже не имеет права.
«Около 200 г. Серапион Антиохийский сначала разрешил «Евангелие от Петра», а потом запретил его, узнав, что оно «заражено ересью гностиков»; сразу, значит, не подумал: «Четыре Евангелия, пятого быть не может». Следовательно, в начале III – в конце II века не был еще установлен, в позднейшем смысле, Канон; расплавленный металл Евангелия еще кипел». (Д, М,)
«Умными будьте менялами, — повторяет аграф, незаписанные слова Господни Дмитрий Мережковский, — вот, может быть, лучший эпиграф ко всем остальным Аграфам: умными будем менялами, чтобы избежать двух одинаково страшных и возможных здесь ошибок: медь принять за золото, а золото – за медь…» (Д. М.)
Мы часто говорим «обожение, обоженный». Что это значит? Значит, стать, похожим на Христа. Но читая книгу Дмитрия Сергеевича, вдруг понимаешь: обоженый – это как обожжённый. Бог “обжигает” нас, как гончар обжигает глиняный горшок, меняя в корне вещество глины: из хрупкой она становится прочной. Обоженные-обожжённые, изменённые, мы становимся братьями Богу.
«Кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником», так у Луки (17, 37), – уже стынущий металл, а в Аграфе – еще кипящий:
Кто не несет креста своего, тот Мне не брат». (Д.М.)
Господь жаждет усыновить нас Богу, сделать нас Своими братьями. Не рабами и даже не просто друзьями, но братьями! Чтобы каждый из нас мог сказать: я – дитя Бога.
«В чем вас застигну,
в том и буду судить.
Трудно поверить, что слова этого нет в Евангелии, так оно памятно-подлинно, может быть, потому, что Им Самим, в человеческом сердце написано. Раз услышав, уже никогда не забудешь этого страшного слова, а если, живя, и забудешь, то, умирая, вспомнишь.» (Д. М.) Конечно, кто из нас не знает этих слов? Любого православного разбуди среди ночи, как говорится, и попроси процитировать – скажет без запинки. А этих слов в Евангелии нет. Но мы их не боимся. Мы не боимся «нарушить канон». Наверно, воистину слова сии Им Самим в человеческом сердце написаны…Кстати, откуда эта поговорка: хоть среди ночи разбуди? Не из притчи ли об умных девах берёт она своё начало?
«Первое прошение молитвы Господней в Евангелии: «да святится имя Твое», так «пыльно-привычно» для нас, что уже почти ничего не значит; произнося его устами, мы уже не слышим сердцем, как шага своего в пыли. Но Аграфом сдунута пыль:
Да снидет на нас и очистит нас Дух Святой.
Вынута свеча из-под сосуда, и новым светом озарилась вся молитва. Третье, главное прошение:
Да приидет царствие Твое, —
только теперь получает новый, «удивляющий» смысл: это уже не первое, бывшее царство Отца, не второе, настоящее, – Сына, а третье, будущее, – Духа.
Пыль сметена с дороги человечества, всемирной истории, дыханием Духа, и громового шага Его кто не услышит?» (Д.М,)
А вот далее следует не совсем привычное для большинства… Что это? Ересь? Не будем спешить с выводами. Возможно, нам удастся понять мысль древних христианских логий (логия — в переводе “слово”, “учение”; так называют древние свитки, книги, содержащие в себе то или иное учение).
“Матерь Моя – Дух Святой.”
«Судя по тому, что слово это внятно если не сердцу, то хоть уху человеческому, только на родном языке Иисуса, арамейском, потому что только в нем слово Rucha, «Дух», не мужского рода, как по-латыни, и не среднего, как по-гречески, а женского, Аграф этот один из древнейших и подлиннейших, арамейских logia. Но что с ним делать, мы не знаем, хотя он и касается основного христианского догмата – опыта – Троицы…” (Д,М,)
Если мы будем воспринимать данные слова, сообразуясь с человеческими представлениями о мужчине, женщине, то очень погрешим против догматов, против Символа веры. Ибо ежедневно исповедуем: “…иже от Отца рожденнаго прежде всех век”. Получается, что либо мы скажем: Мережковский не прав, он пользовался апокрифами, согрешил против догмата; либо сами нарушим догмат, утверждая, что Иисус Христос родился не от Отца.
Но давайте вспомним первый урок Дмитрия Сергеевича: нужно уметь делать правильный выбор, определяя для себя главное. Всё дело в правильной расстановке ценностей. Итак, выбор ценности… Пример: что для нас главное — Христос или Евангелие? Христос. А теперь поставим вопрос иначе: что для нас важнее — Бог или наши человеческие представления о Нём? И вот тут может оказаться, что для нас главное, увы, наше человеческое воображение, а не Сам Господь.
Если мы всё же скажем, что для нас важнее Господь, а не наши размышления о Нём, то начнём с главного: Бог непознаваем. Вот и весь ответ. Было бы глубочайшей ошибкой представлять Его в виде привычных нашему сознанию мужчины или женщины. Бог в своей сущности непознаваем — вот первое и главное. Как может ум человеческий объять то, что больше нас?
А теперь второе: “И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божьему сотворил его; мужчину и женщину сотворил их” (Бытие. 1; 27). Если человек — это мужчина и женщина, и оба они являются Образом Божьим, следовательно, и мужское, и женское начало заключены в Боге. Говоря земным языком, люди — это как бы два разных отблеска от одной и той же Божественной энергии. За годы священной истории, истории вселенной и человечества то одна, то другая часть энергии являла себя более значимо и ярко для нас.
И потому, скорее всего, не является ошибкой или опиской употребление в древних рукописях слов “Дух Святый” то в мужском роде, то в женском, то в среднем. Так изменялась Божественная энергия, исходящая из единственного источника — Бога Отца. Мы не можем рассуждать о сих вещах. Они не познаваемы для человека смертного, земного. Для нас, людей, Дух Святый не может быть ни женщиной, ни мужчиной в обычном земном представлении, но может нести в Себе те или иные Божественные свойства.
Выше говорилось, что в определённые периоды бытия более ярко проявляло себя то мужское, то женское начало. Так, например, в момент Боговоплощения женское начало оказалось решающим: именно Богородица, Матерь Божия, юная Дева, приняла в Себя Самого Бога. И это было предречено Богом.
Был и второй момент, когда женское начало сыграло важнейшую роль…Возможно, этот момент — такой же страшный, как будущие годы перед Вторым Пришествием, если измерять по мере отчаяния, крушения надежд, уничтожающему душу сомнению… Это время, когда всё человечество было погружено в хаос и трепетало от страха и ужаса: Тот, кого считали Мессией, — распят и умер. В те страшные часы мир спасся верой нескольких женщин — восстанавливающее жизнь животворящее начало. “Зело рано”, трепеща от немощи физической: “кто отвалит нам камень от гроба?” — они всё же пришли ко Гробу Господню. Не этим ли спаслось человечество? Не эта ли женская немощь пересилила весь хаос, покрывший мир, ибо люди распяли Бога? Почему мироносицы шли к пещере-Гробу? Может быть, чтобы отдать Учителю, как человеку, последнюю дань уважения и любви. Может быть, потому что всё же верили в слова Спасителя о Его Воскресении. А может, просто думали: наше сердце не могло ошибиться; Христос — Господь. И хотя Он и умер на кресте, но Бог как-то всё устроит, всё образуется и эти страшные дни, часы для мира закончатся.
Итак, мы выяснили, что Бог в Своей сущности — непознаваем. И всё в Боге — и мужское, и женское. И Дух Святый исходит от Отца, проявляя Себя так, как угодно Божеству. И Сын, потому же, рождается от первопричины Отца. Но чтобы выразить неясное для человеческого ума, в древних рукописях могли использовать привычное слово “Мать”. И Отец, и Мать, — всё едино в Боге. И, возможно, действительно истинно замечание Мережковского, что Христос намеренно называет в Евангелии земную Матерь Свою Марию не “Мама”, но “Женщина”. Он воплотился от Неё, но не Она дала Ему жизнь. Христос — Сын Божий. И вот пред нами открывается одна из незнакомых нам доселе скорбей Богородицы: иметь женщине сына, но знать, что не может считать Его, в земном нашем понимании, за своего ребёнка. Это тоже было оружием, что пронзало Её сердце. А Она смиренно терпела и любила, как мать любит сына… и Бога.
Очень часто не только в древних языках, но и в нашем современном слова “дух”, “душа”, “жизнь”, “живот” употребляются в одном и том же смысле, хотя грамматический род этих слов — разный: слово “дух” и “живот” (то есть “жизнь”) — мужского, слова “душа” и “жизнь” — женского рода. Но мы их практически не разделяем по смыслу, когда говорим о жизни и смерти, и совсем не обращаем внимания на их род. То есть, для нас главное смысл, а не грамматический род! Вполне возможно, что то же самое мы можем наблюдать и в древних логиях.
И всё же Анастасий Синаит говорит в своих Словах 1, 2, 3 о человеке так: Адам уподоблен Богу Отцу, Ева уподоблена Богу Духу Святому, а дети наши уподоблены Богу Сыну. Человеческая семья уподоблена именно такой Троице. Если Анастасий Синаит говорит так, значит имел основание на данное мнение.
Есть ли в современном богословии подобные мысли? Привожу цитату из статьи Ю. В. Максимова «Женский образ Духа Святого у святых отцов и писателей ранней церкви». (Х международные Рождественские чтения. 2002г)
«В Ветхом Завете для обозначения «Духа» употребляется слово «ruah»; в то время как на арамейском это слово исключительно женского рода, на древнееврейском оно иногда может быть мужского рода. Однако из 84 случаев использования в Ветхом Завете слова «дух», в контекстах, традиционно понимаемых как указания на Святого Духа, 75 раз оно является или явно женским или неопределённым (из-за недостатка глагола или прилагательного). Только девять раз это слово употребляется как существительное мужского рода.
Это предпочтение формы женского рода в контексте, где речь идёт о Духе Божием, независимо от того, что именно под этим выражением понималось читателями Священного текста в то или иное время, указывает, что идея женственности, какой-то её оттенок считался более уместным и более верным для отображения представления о едином непостижимом Боге…»
«Мужчина и женщина, как учит Библия, созданы по образу Божию…, и это становится ясным только в свете догмата о Троице… в Божественном замысле мужчина и женщина отображают и представляет тайну Святой Троицы»… «тринитарная модель жизни — это отнюдь не единство на уровне естества, но соединение в любви свободных и отличных друг от друга ипостасей. Таким образом, различие полов обусловлено необходимостью выразить в рамках тварной природы образ жизни нетварного»…
Согласно православному вероучению, Божественные Ипостаси едины во всём, а отличаются иным образом бытия… В некотором роде вполне корректно рассмотрение мужественности или женственности как иного образа бытия одной и той же человеческой природы.»
“В послепленную эпоху в Израиле получило развитие представление о персонифицированной Премудрости. В 8-й гл. книги Притч она предстает как личность, которая сотворена раньше всего остального и помогала Богу в творении. «Она есть дыхание силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя: посему ничто оскверненное не войдет в нее. Она есть отблеск вечного света и чистое зеркало действия Божия … Она – одна, но может все и … все обновляет» (Прем. 7.25-27).
Мы помним слова, обращённые к Деве Марии: снидет на Тебя Дух Святый и зачнёшь во чреве. Но посмотрим на вышеприведённую цитату: 75 раз слово Дух Святый имеет женский род, а вот 9 раз употреблено в мужском роде. Здесь скрыта тайна. Какая? Об этом вряд ли земной человек может сказать истинно. Во всяком случае, ясно одно: Богу угодно было в тот или иной момент проявлять Себя именно так, а не иначе.
В 19 веке получила распространение теория о Вечной Жене, Вечной Женственности. Образ, рождённый в умах богословских философов, очень земной. Поэтому мало пригоден для объяснения неземного. Ведь, как уже говорилось, Бога невозможно делить и представлять себе в виде мужчины или женщины. Малое не может объять большое, и ум человека не познает Бога. Бога Отца не положено изображать вовсе. А Бога Духа Святого мы привыкли представлять в виде голубки. Да, Святый Дух в таком образе являл Себя людям, но это вовсе не значит, что Он выглядит всегда именно так. Как замечает апостол Пётр в 1 Послании к коринфянам: “…Мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится…Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно…” (Гл. 13; 9 – 12).
Если Святому Духу более присуще женское начало и именно Святому Духу уподоблена, по Анастасию Синаиту, женщина, то кто более из земных женщин похож на Первообраз — Святый Дух? Конечно, Богородица, земная Матерь Бога нашего, Дева Мария. Возможно, так долго и не приходил Господь на землю, пока не появился на земле чистейший образ третьей ипостаси Троицы Пресвятой, Духа Святаго — дочь пресветлых родителей Иоакима и Анны. Эта Дева, “чистейшее сияние славы Божией”, была родителями выстрадана, омыта слезами, просветлена нескончаемой молитвой за долгие горестные годы бесплодия. Долгие годы скорби были тем “кипящим металлом”, из которого потом “отлилась” душа необыкновенного ребёнка — истинного образа Божьего. По одной из точек зрения, существующих в православии, не только тело, но и душу ребёнка творят родители: отец и мать. Иоаким и Анна родили чистейшую душу…
Евреи ждали Мессию. От какого-то семейства должен был Мессия прийти на землю. “Вдруг от нашей семьи?” — так трепетно думали многие в Израиле. Но только не те, кто был бесплоден. О таких семьях говорили: вот род порочный, Господь лишил их потомства, не через них придёт Мессия -это уж точно! Они вычеркнуты из “списков” потенциальных спасителей Израиля. Но, родив долгожданную дочь, Иоаким и Анна стали спасителями всего человечества.
Итак, мужское, и женское начало — оба заключены в Божественном. И, вполне возможно, именно женственность, материнство, милосердие, красота, гармония более всего восходят к третьей ипостаси Троицы — Святому Духу и именно через эту третью ипостась более всего изливаются в мир. Из всех дочерей человеческих в высочайшей степени одна дщерь, благодаря чистоте своих родителей, смогла уподобиться Божьей Премудрости — плоть от плоти и кровь от крови Иоакима и Анны, сей супружеской четы, которая слезами омыла и страданиями освятила красоту своей долгожданной дочери. Кто знает, возможно не случайна традиция православной церкви в день Успения Пресвятой Богородицы славить икону Премудрости Божьей. Умерла и взошла на Небеса Та, кто явилась как… “отблеск вечного света и чистое зеркало”…
«Только ли на небе Христос? Нет, и на земле:
Камень подыми, найдешь Меня; древо разруби, – Я в нем.
Им создано все; как же не быть Ему во всем?
Как же говорят влекущие нас к себе, будто Царствие (Божие) только на небе? Вот уличают их птицы небесные, и всякая тварь подземная, и всякая тварь земная, и рыба морская: все влекут нас в Царство (Божие).
Вот что значит у Марка:
Был с зверями,
и Ангелы служили Ему.
(Мк. 1, 13.)» (Д.М.)
То есть, были животные и рядом — ангелы. Единый мир. Единое Царство. Так должно быть.
Речь идёт не о пантеизме — философское учение, утверждающее, что мир и Бог — практически одно и то же. Богом не является дерево или цветок, капля воды или океан. Хотя Божественные энергии наполняют весь мир. Но Бог и Его энергии так же не одно и то же. Есть такое понятие имманентность (с латинского: пребывающий в чём-либо). Означает оно, что Бог присутствует в мире через Свои энергии. Так Бог приоткрывает Себя людям. В мире Он присутствует посредством энергий, но сущность Бога остаётся для нас непознаваемой, недоступной — трансцендентной.
Речь, однако, в данном случае идёт о другом.
В нашем обывательском сознании действительно больше закреплено, что Бог – на Небе, а Царство Небесное и Царство Божье — одно и то же. И, конечно, оно далеко и высоко. Мы так и детям объясняем: «Вон там на Небе живёт Бог!» Поскольку не только небо, но и земля принадлежит Ему, то кроме Царства Небесного есть, по крайней мере, должно быть Царство Божие, земное. Это центральная мысль Мережковского: наша земная жизнь должна служить построению Царства Божьего, созиданию его на земле. Начало оно имеет в сердце каждого человека. Можно, используя богословский термин, сказать, что Царство Божие тоже имманентно: пребывает в человеке и изливается из него в мир. Видим такие ступени Божьего Царства: от Бога через Божьи энергии к человеку. А из человека — в мир, освящая всё вокруг нас. И вот тогда — и звери мирны, и ангелы рядом, и люди служат друг ругу. Но наше сознание дальше своего обычно-земного государства не распространяется: мы не думаем о построении Божьего Царства на земле. (Его и невозможно построить, но речь идёт о стремлении к идеалу, что должно быть для человека естественным). У некоторых сознание очерчивает ещё более узкий круг для своей деятельности и останавливается лишь на семье… или ещё хуже — на собственной персоне.
«Сущего с вами, живого, Меня вы отвергли, и слагаете басни о мертвых».
Мы до предела облегчили свою роль. Да, без Бога не было бы нас. Бог даёт нам всё, саму жизнь. С этим каждый из верующих согласится. Но! Ведь и нас, людей, Господь для чего-то создал. Для чего? Чтобы мы были Ему соработниками. В нашем воображении Бог стал чуть ли не существующим для нас: живёт Бог, чтобы слушать наши стенания и исполнять наши мольбы. И, порою, именно люди, не знающие Бога (взгляд со стороны!), вдруг понимают: что и мы существуем для Бога.
Мы часто говорим: Богу не нужны наши молитвы, наши службы. Он проживёт и без нас. Конечно, проживёт! Но Он так не захотел: Он решил нас сотворить для Себя. Однако Он сотворил нас не только для того, чтобы мы исключительно лишь творили молитву, плакали да стенали и утешали себя наличием скорбей: без скорби ведь венец не дадут! — но чтобы мы стали детьми Божьими и доказали это своими делами и всей своей жизнью: несли часть Божьего дела на земле — растили на земле Царство Божье… чтобы из крошечного зерна горчичного выросло древо, в ветвях которого могли бы и птицы укрыться… Живя на земле, поступай, как Христос — и Божье Царство придёт.
«Людям помогает Бог, – это знают «верные»; Богу помогают люди, – это знают «неверные». Вот почему: «Кто не несет креста своего, тот Мне не брат»: «Люди, помогайте Богу», братья – Брату. «Дети» это забыли; помнят «псы». Как же Ему не сказать: «Веры такой не нашел Я и в Израиле» (Мт. 8, 10)?» (Д.М.)
Иисус Христос запечатлелся в сердце самых разных народов. В разных верах мы можем найти сказания о Христе. Вот один из примеров…Что отличало Богочеловека от человеков? «Смрад какой!» – сказали ученики, проходя мимо собачьей падали. «Зубы как белы!» – сказал Иисус.
Это только мусульманская легенда – не Аграф; но кто ее сложил, тот знал о Христе что-то, что-то в Нем любил, чего мы уже не знаем, не любим; точно глазами в глаза Его заглянул и увидел, как Он смотрит на всё и чего ищет во всём: уж если в падали это нашел, то что же найдет в живом..». (Д.М.)
Что мы в первую очередь обычно ищем в людях? Плохое. Дескать, всё бы хорошо, но вот беда — плох он тем-то и тем-то. Если бы так Господь относился к нам, то никто не был бы достоин не то, что вечной жизни, но и обычной земной. Господь ищет в нас хорошее: за что можно нас помиловать. Не следует ли и нам так относиться к людям? “Образ бо дах вам”… (Ин. 13: 15) То есть: “Я дал вам пример: как Я делаю для вас, поступаю с вами, так и вы творите друг другу.”
«Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди их (Мт. 18, 20), — вот основа видимой Церкви в Евангелии, а вот и невидимой – на полуистлевшем клочке папируса, найденном на краю Ливийской пустыни, – может быть, гробовой ладанке:
Там, где двое… они не без Бога; и где человек один, – Я с ним.
Если именно сейчас, как никогда, мы одни, то это – самое драгоценное, подлинное, как бы только что сегодня сказанное, прямо из уст Его услышанное, слово. Каждый из нас не ляжет ли в гроб и не встанет ли из гроба, с этой ладанкой: «Я – один, но Ты со мной»?» (Д.М.)
«И где человек один, — Я с ним», — пусть эти слова будут нам немеркнущей путеводной звездой, помогающей преодолеть тяготы земной жизни. Ведь каждый из нас не один! Это самые утешительные слова, которые когда-либо сказаны в мире!
(Продолжение следует)
Часть 2. Каплю крови Моей Я пролил за тебя
«…каждый мог о Нем сказать:
возлюбил меня и предал Себя за меня (Гал. 2, 30),
и услышать от Него:
в смертной муке Моей, Я думал о тебе;
каплю крови Моей Я пролил за тебя. »
Сына своего готовит в разбойники, кто не учит его ремеслу,» – это слово раввинов мог вспомнить плотник Иосиф, начиная учить Сына ремеслу…
Греческое слово τέκττων, арамейское – naggar, значит «плотник», и «столяр», и «каменщик» вместе: «строительных дел мастер», по-нашему. В «Протоевангелии Иакова» Иосиф занят постройкой домов.
«Плуги изготовлял и ярма», – сообщает об Иисусе св. Юстин Мученик, кажется, очень древнее, из неизвестного нам источника, но, судя по точности, и мелкости черты, исторически подлинное, свидетельство, а по сохранившемуся у Юстина Гностика, преданию, отрок Иисус пас овец в Назарете».
В разности свидетельств нет противоречия: Иисус мог быть и пастухом, и столяром, и каменщиком, и тележником, смотря по нужде и по возрасту; в главном же свидетельства согласны: ел хлеб в поте лица, «как все люди, сыны Адамовы». (Д.М.)
Можно выделить две категории христиан, имеющих большую ошибку в жизненной позиции: те, кто старается из любых источников, даже не внушающих доверия, узнать о жизни Христа между Рождеством и Крещением, и те, кому это совершенно не интересно; читая Евангелие, они пропускают строки о Богочеловеке-Человеке. Подвиг Человеческой, земной жизни Бога остаётся для них закрыт. Дмитрий Мережковский останавливает наше внимание на тех строках Евангелия, которые мы прочли несчётное количество раз, но не прочитали ни разу! Какова была жизнь Бога на земле? Тяжко Ему было здесь, среди нас?
Некоторые верующие говорят: что же, Иисуса церковь не знает? Отчего Иисус — вдруг “неизвестный”? Церковь и до Мережковского была, и после Мережковского есть и будет. Что же он нас учит? Ведь сам во многом заблуждался!
Конечно, для Церкви Иисус не неизвестный. Но Он остаётся неизвестным для каждого человека… И сколько бы мы ни читали Евангелие, с возрастом мы начинаем понимать святую книгу по-новому. Кто из людей, будь то священник, монах или мирянин, дерзнёт сказать, что всё понял о земной и небесной жизни второй ипостаси Троицы? Можно спорить, соглашаться или нет с автором книги “Иисус Неизвестный”, но одно великое сокровище у этой книги не отнять: она пробуждает жажду познать Евангелие.
Само Его пришествие в мир было вызовом устоявшимся обычаям. О, как бы приняли Его цари мира сего, с какими почестями, если бы некий пророк объявил, что в таком-то дворце родится у царицы Бог! Но… Он «родился не в палатах и не в убранных домах… Там не видно было злата, где лежал Он в пеленах». Его названным отцом стал простой плотник, строитель домов из Назарета, а земная мать занималась рукоделием — в поте лица добывали они свой хлеб. Уже одним таковым Его рождением нарушилось призрачно-незыблемое, несправедливое спокойствие земного мира.
«То, что бесконечно действительнее и страшнее для нас, или желаннее того, что мы называем «социальной революцией», родилось только с Евангелием и только с ним умрет.» (Д.М.). Удивительно, но получается, что «социальная революция» началась именно с Богоявления. Христианство есть религия бедных, — презрительно утверждала языческая знать. Самые низы общества, пастухи, были приглашены ангелами на встречу с родившимся Господом — так началось восстановление человека в человечестве. До той поры «низы» даже не пытались поднять голову вверх, а «верхи» не считали их людьми. Простой человек был основательно затоптан. То, что произошло в Вифлеемской пещере, в Доме Хлеба – событие знаковое: с небес, по сути, прозвучало: «Люди! Вы все для Меня дети!»
Почему так много было равноапостольных жён? Самые откровенные слова о Себе Господь говорит, опять же, женщине — Фотинье, собравшейся, было, у колодца набрать воды. В те времена женщина, порою, воспринималась, как вещь или прислужница… как нечто недостойное и нечистое…Господь пришёл, чтобы каждого человека возвести к образу Пресвятой Троицы, откуда и мужчина, и женщина — весь человек, имеет своё начало.
Не случайно рассказал Господь притчу о самарянине милостивом. Прошли мимо страждущего и священник, и левит (фактически то же, что дьякон). Почему они прошли мимо пострадавшего от разбойников человека? Может быть, даже не от равнодушия — что было бы не так страшно… А от того, что посчитали “Божьей волей” случившееся. Как часто говорим и мы. Приходит страждущий и к нам. Что отвечаем мы ему чаще всего? Так тебе дал Бог! Такова Божья воля! Нам открыл это Господь? Нет. Тогда наше ли дело рассуждать? Но в этот момент мы ставим себя выше пострадавшего: ведь он наказан Богом! На гордыне мы пытаемся строить свои отношения с людьми.
«Кажется, именно в наши дни, в нашей бывшей христианской Европе, как никогда и нигде, спасение человечества зависит от того, поймем ли мы, что значит: «Блаженны нищие, ибо их есть царство небесное».» (Д.М.)
Люди не любят людей. Так было. И так есть и по сей день. Социальное неравенство, о котором ныне столь пекутся у нас в России, как о некоем краеугольном камне государства, есть самое откровенное восстание против Бога. Люди не любят людей… Способны ли они любить Бога? Вообще Бога любил только один Человек…
«Бога любил только один человек на земле – Иисус, потому что Он один знал Бога.» (Д,М.).
Отче праведный! и мир Тебя не познал, а Я познал Тебя. (Ио. 17, 25)
«Знание Отца, любовь к Отцу – в Нем Одном-Единственном. Люди называют Бога «Отцом», но между тем, как это делают они и как делает Он, – такая же разница, как между словом «огонь» и огнем.» (Д.М.)
«Первую заповедь: «люби Бога», никто не исполнил; никто никогда не любил Бога: чтобы любить, надо знать, а Бога никто не знает, не видит. Увидеть Бога – умереть – для всех людей; только для Сына видеть Отца – жить. «Куда пойду от Духа Твоего и от лица Твоего куда убегу?» (Пс. 138, 7.) Люди бегут от Бога; Иисус к Нему идет, как Сын к Отцу.
Все благочестие до Него – «страх Божий». Но страх не любовь; нельзя, – страшась, любить, как, замерзая, нельзя греться.
«В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе мучение» (Ио. 4, 18.) Это теперь понятно всем, а до Христа – никому. Страха Божьего нет в Иисусе: Сын любит Отца без страха.» (Д.М.)
Сколько притч сложили мы, чтобы сознательно воспитать в людях страх перед Богом? Именно тот страх, в котором, “ замерзая, нельзя греться”… Важный момент, обратим внимание: верящий в Бога самарянин знал одно: сделать человеку плохо — в этом не может быть Божья воля! А вот иудейские священник и левит, скорее всего, считали иначе: может! Раз впал в руки разбойников — следовательно, заслужил наказание от Бога. Зачем же вмешиваться? Помочь страждущему, по их понятию, — проявить “богопротивность”. Осознание страха в душе перед карающими Богом часто автоматически укореняет в нас гордыню и презрение к людям, равнодушие к чужим скорбям.
И только любящий Отца Бога может любить людей… Только один любил Бога Отца и только один по-настоящему любил людей — Иисус Христос.
Чем отличается человек истинно верующий и любящий Бога от обрядово-верующего? Ответ дан в книге «Иисус Неизвестный»:
«В поле, за плугом, и в мастерской, за станком, дома, за вечерей, и в пути, под шатром, везде и всегда, учатся люди Закону и молятся, как дышат; Бога благодарят за каждый кусок хлеба и глоток вина.» (Д.М.) Мы можем прочитать благодарственную молитву после обеда – потому что так положено. А старая женщина, не зная наизусть никаких молитв, скушав кусочек хлеба, истово крестится: «Напитал, накормил меня Спаситель!» И эти искренние слова, необходимые для неё, как дыхание, выше всех «всесожжений и жертв», весомей наших молитвословов… Сказаны, потому что, от сердца. И такая сердечная и простая молитва – показатель: эта женщина знает Бога не понаслышке; она знает Христа. И видит Христа не только на небе, но и в человеке, подавшему ей хлеб.
Вот так же, наверно, видел Бога в маленьком ребёнке Иисусе Иосиф-обручник — отец, по-земному учивший сына мастерству каменщика и плотника, трепеща в душе пред Богом. Но по-другому он не мог. Он знал – раз дано ему при земной жизни сокровище в его мужские руки, он должен выполнить свой отцовский земной долг до конца. Дело, которое Богом поручено исполнять на земле каждому мужчине, он исполнил.
«Тихою тенью проходит в этой жизни Иосиф; «Ангел благого молчания», умирает, так и не сказав ни слова в Евангелии, а ведь хотя бы на то, слишком как будто неземное, ледяное, слово Сына к матери: «Разве вы не знали, что Мне должно быть в доме Отца Моего?» – мог бы, кажется, ответить огненным словом земным: «Чти отца твоего и матерь твою»; но вот, молчит, как всегда…
Молча жил, молча умер Иосиф, но сделал все, что надо: миру сохранил такое сокровище, что весь мир его не стоит. Слово сохранил Молчальник. Тихий сам, тишиной оградил и Сына своего нареченного, как стеной нерушимой; тайну Бессеменного зачатия покрыл молчанием своим, как нежнейшее зерно – скорлупой адамантовой.» (Д.М.)
Вероятнее всего, говорит Мережковский, Христу было 19-20 лет, когда Иосиф умер. Два отца – отец земной и Отец Небесный… Сын двух отцов. Задумываемся ли мы над тем, что каждый из нас – сын двух отцов: земного и Небесного? Разница лишь одна: Иисус — Сын Божий, усыновлённый человеком Иосифом; мы — дети земных отцов, усыновлённые Богом.
Воспитывая сознательно в себе “холодный страх” перед Богом, мы, несметное число раз читая Библию, даже не видим, точнее, не хотим видеть, что семья — дар Божий. Спросите верующих, какая заповедь дана людям самой первой? Ответит не каждый, увы… Заповедь эта — “плодитесь и размножайтесь”. И где она была дана человеку? Ещё в раю.
Семья — наследие райское. Finis amoris, ut duo unum fiant. Что значит: высшая точка любви — когда двое едино будут. Древнее выражение, сохранившееся в латинском. С этих слов начинает так же Павел Флоренский православную теодицею “Столп и утверждение истины”.
Где и когда замутилось наше сознание настолько, что первую заповедь, данную человечеству в раю, мы облекли “в одежды ветхие”, граничащие чуть ли не со “второсортностью”? И может быть, в этом одна из причин, что мы не любим до конца всем сердцем не только Бога, но и детей своих.
Но Сын истинно любил Отца. А Отец — Сына.
Молится или кощунствует рабби Хилкия в Талмуде:
“Кто говорит, что у Бога есть Сын, и что Бог позволил Его умертвить, тот лжет и безумствует; ибо, если Бог не допустил жертвоприношения Исаака, то мог ли бы допустить убиение Сына, не разрушив весь мир и не обратив его в хаос?”
Мир создать не мог ли Всемогущий так, чтобы Всеблагому не надо было жертвовать Сыном за мир? Всякая душа человеческая, при одной мысли об этом, безумьем испепеляется; только одна душа Его, в этом растет и крепнет, как алмаз в первозданном огне…» (Д.М.)
Так кто же прав? Оппоненты христиан — евреи или христиане?
Почему Отец допустил Распятие Сына? – отвечает уже Исайино пророчество на безмолвный, безумный вопрос нашего сердца; отвечает и Сам Иисус:
“Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее от Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее, и имею власть принять ее. Заповедь сию получил Я от Отца” (Ио. 10, 17–18.)
Но если бы мы поняли, что значит:
“ныне душа Моя возмутилась, и что Мне сказать? Отче, избавь Меня от часа сего? Ho на сей час Я и пришел” (Ио. 12, 27);
если бы мы увидели в этом признании, столь человеческом, как бы из разбереженной раны вдруг хлынувшую кровь, то, может быть, мы вспомнили бы, что Иисус не только воистину Бог, но и Человек воистину, и не заснули бы на две тысячи лет «от печали» – привычки, как ученики в Гефсимании, когда Он был в смертном борении.” (Д. М.)
Талмуд — свод положений иудаизма. Именно в нём та самая “закваска фарисейская”, о которой говорил Христос. Сложно понять Евангелие, ничего не зная о Талмуде. И всё же, не в споре иудеев и христиан суть строк, написанных Мережковским. Дело в ином…
Да, иудеи ни на миг не допускают, что Отец мог отдать Сына на заклание. А многие из нас… говорят с совершенно спокойным, холодно-ликующим сердцем, бездумно: да, Отец принёс Сына в жертву за нас! То есть, Жертва становится не только “рядовой”, но едва не по обязанности Бога перед нами. Сын должен был… А что должны мы? На последний вопрос мы до тех пор не сумеем ответить, пока не услышим боль в сердце Христовом:
“Авва, Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня “(Мк. 14, 33; 36.)
Может Отец пронести чашу мимо Сына – и не хочет? Вот с чем борется Сын, чего ужасается, – не страданий, не смерти, а этого; вот «парадоксальное», «удивительное – ужасное», всей жизни и смерти Его.
Только ли в Гефсимании это «борение»?
Нет, во всей жизни Его, от Назарета до Гефсимании. Вот о чем до конца мира несмолкаемая жалоба на подножии креста: «вы, проходящие, скажите, кто так страдал, как Я?» (Д.М.)
Дмитрий Мережковский говорит о том, о чём мы, читая Евангелие, не так часто задумываемся. Первый «больной» вопрос: Отец может Сына избавить от страданий? Так может или не может? Конечно, может… но хочет? Если избавит, тогда неисполненным останется то, что решено на предвечном Совете. А вот и второй вопрос, не менее саднящий: Бог любит мир или закон? Ответ, в общем-то, страшен… Можно ли любить и то, и другое? Увы!
«Если Ты, Господи, хочешь, чтобы мир был, то нет правосудия (Закона), а если хочешь, чтобы было правосудие (Закон), то мира не будет. Выбери одно из двух, — молится Авраам о Содоме – о всем мире, лежащем во зле, о всех людях, а не только об избранных.
В сердце его столкнулись, противоборствуя, две величайших силы, какие только сталкивались когда-либо в человеческом сердце: любовь к Богу – любовь к миру. «Выбери одно из двух». Прежде чем здесь, во времени, – там уже, в вечности, выбрал.» (Д.М.)
В самом деле, справедливость требует, порою, жестокости. Сего негодного человека надобно наказать и изгнать из человечества, как паршивую овцу из стада. Но ведь и этот никчёмный, казалось бы, человек где-то в глубине себя хранит искру Божию… И возможно, именно за такой, отбившейся от стада овцой, и собирался Господь идти. Когда нам кто-то кажется ужасным человеком — не забудем о притче про Пастыря доброго! Но… и здесь не всё так просто. Просто было бы, если б была одна притча про Пастыря. Но есть ещё другое: свил бич и опрокинул столы менял, и выгнал торгующих из храма. Так что не каждый из нас может претендовать назваться “овцой заблудшей”… “Овцой заблудшей” назваться — ещё заслужить надо!
И всё же, как страшно осознавать, что мир не может, не желает жить по закону Божьему. И потому, если предпочесть закон и правосудие, то миру должно быть истреблённым.
О, как часто мы восклицаем: почему Бог допускает войны, страдания людей? Почему Он, всемогущий, не может убить убийц?! Или не хочет? Но если Бог решит, что в нашем мире должно восторжествовать правосудие, то Богу придётся уничтожить почти весь мир! Как терзает сердце этот выбор… особенно, если уже не просто Бог, а Богочеловек! Богочеловек, в конце земной жизни сказавший, что возлюбил нас до конца.
Господь шёл по этому пути любви тридцать с лишним лет… “,,,Возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их”. (Ин.; 13, 1)
«Знал ли Отец, на что идет Сын? Бог «всеведущ», – не значит ли, что Бог все может, но не все хочет знать, чтобы не нарушить свободы человеческой, потому что только свобода есть мера любви божественной?
Что Мне делать? Сына Моего пошлю, возлюбленного, может быть, увидев Его, постыдятся (Лк. 20, 9–16; Мк. 18, 1–9.)
В этом-то «может быть» и вся «агония», смертное борение человека Иисуса…» (Д.М.)
Бог знает, но не хочет этого знать, потому что и в Его Божественном сердце живёт надежда. Парадокс? Да: Бог и Надежда – есть несовместимое. Богу не нужно надеяться, ибо Ему известно всё. И вся лента времени развёрнута пред ним – наше прошлое, настоящее, будущее – всё слито в вечность. Но Бог не хочет видеть то, что знает. И в Его Божественном Сердце и Божественном Уме остаётся по Его Божественной воле вот это самое «может быть»… Может быть, мои дети исправятся? И этот… и тот… Не нарушить свободы человеческой, ибо “свобода — мера любви божественной”. Бог может знать, но не желает знать, как воспользуются свободой люди; а свободу у людей Бог не отнимает, ибо не рабы нужны Ему, но любящие дети, — вот ещё одна мысль Мережковского, красной нитью проходящая через книгу “Иисус Неизвестный”.
«Тридцать лет – тишина, молчанье, ожиданье; стрела на тетиве натянутого лука неподвижна. Целит стрелок; туже, все туже натягивает лук, – вот-вот порвется тетива.
Огонь пришел Я низвесть на землю; и как желал бы, чтоб он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как томлюсь, пока сие совершится! (Лк. 18, 49–50.)» (Д.М.)
Отчего же томился Иисус до Крещения?
«Если в жизни человечества христианство есть величайшее явление, с чем невольно и злейшие враги его соглашаются, когда хотят уничтожить его, чтобы спасти человечество, то эта бесконечно малая в пространстве и времени, почти невидимая, как бы геометрическая, точка: «Иисус крестился», – есть величайшее событие, поворотная точка, зенит всемирной истории, – то, ради чего все в ней совершается, куда и откуда в ней движется все, от начала до конца времен. Если же Христос, действительно, то, что видит в Нем христианство, то крещение есть равноденственная точка в жизни не только человечества, но и вселенной… (Д.М.)
Мы говорим, что символ Креста означает пересечение и соединение небесного (вертикаль) и земного (горизонталь). В “равноденственной точке”, именно с момента Крещения, соединились два царства — Небесное и Божье. Хотя земное, но Божье… Крещение Господне — начало Царства Божьего на отпавшей от Бога земле.
Опять же, сделаем поправку. Есть учение “хилиазм”.
Вот что говорится о нём в Википедии:
Хилиа́зм (от греч. χῑλιάς «тысяча»), или милленари́зм (от лат. mille «тысяча» + лат. annus «год») — богословское понятие (теория), представления в рамках христианской эсхатологии о «периоде торжества правды Божьей на земле», в котором Иисус Христос и христиане будут править миром на протяжении 1000 лет.
Как считают приверженцы хилиазма, по окончании Тысячелетнего царства наступит время Страшного суда, конца истории и установления будущего вечного состояния — под новым небом на новой Земле (Откр. 21:1). Некоторые из них считают, что между окончанием Тысячелетнего Царства и Страшным судом будет короткий период, в который состоится решающая битва с сатаной.
Как отмечает историк религии и философ академик Л. Н. Митрохин, став «выражением мечты широких масс о земной справедливости и устранении социального зла», хилиазм на протяжении всей церковной истории вызывал неоднозначное отношение. Это учение нередко использовалось в политических целях, а дискуссия о нём порой принимала ожесточенный характер. В разные эпохи доминировали различные взгляды на Тысячелетнее Царство, начиная от буквального понимания и до самого утончённого спиритуалистического толкования.
В настоящее время различные варианты милленаризма (преимущественно премилленаризм) получили распространение в некоторых поздних протестантских церквях (баптисты, адвентисты, пятидесятники, мессианские иудеи и другие конфессии, эсхатология которых испытала влияние диспенсационализма).
Нередко под милленаризмом в широком смысле понимают учение о периоде торжества правды Бога на земле.
Итак, вывод: люди, естественно мечтали об устранении несправедливости. Некоторые считали, что Евангелие всё более будет влиять на души людей и, наконец, преобразит человечество. Православная церковь говорит о том, что это, увы, невозможно. По Мережковскому — теперь уже невозможно…
Греческое слово baptisma, значит «погружение в воду», «потопление». Словом этим, может быть, пророчески бессознательно утверждается связь крещенских вод с потопными: ветхий человек, первый Адам, как бы утопает, умирает, в водном гробу купели, и выходит из нее, рождается, новый человек нового человечества, второй Адам. В этом смысле, крещение, погружение в воду, есть древнейшее, потопное, Атлантидное таинство.
Так и нас ныне спасает крещение (потопление), подобное тому противообразу, – antitypes, – (Ноеву ковчегу в потопе) (Д.М.)
Что значит креститься, каковы образы крещение? Человечество погибло в водах Потопа. Так и человек, ветхий и грешный, тонет в крестильной купели. Мы погружаемся, тонем, умираем и выныриваем уже в Ноевом ковчеге – Церкви. Всемирный Потоп – время особое: когда грех потопил в человечестве совесть, и Господь потопил человечество. Но крестившись, мы можем пережить потоп. Вода смыла первородный грех. А далее нас сохранит ковчег, корабль — церковь земная. Вот что символизирует крещение. Ведомые и оберегаемые Церковью, мы растим в себе зёрна Царствия Божьего. Однажды, попав в нас, они растут… И не всегда мы знаем, как они прорастают в нас — как не знаем, как земля растит “сама собою” (Ев. от Марка. 4: 26-29)
Не можем мы говорить, что Царство Божие не являлось, не является среди нас никогда и невозможно на земле. Разве не было его на Хлебной горе? Разве не было его среди апостолов, окружавших Христа? Разве не было его, когда Мария изливала благовонное миро на Господа? Разве нет его посреди нас, когда любим и помогаем ближнему?
А в Евангелии от Марка глава 9 начинается словами Христа: “…есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царство Божие, пришедшее в силе”… И далее говорится, что по прошествии дней шести свершилось Преображение Господне. Царство Божие явило себя в силе… Сила его была такова, что люди, ничего не знавшие о случившемся, вдруг потянулись ко Христу. И Сам Господь, видимо, уже имел иной облик. И по-другому, более явно для обычных людей, исходила от Него Божественная сила, ибо сказано в этой же главе: “Тотчас, увидев Его, весь народ изумился, и подбегая приветствовали Его”… Народ изумился, увидев Христа, спустившегося с горы после Преображения. Царство Божье окропило, как роса на горе, простых людей и заставило “изумиться”! И просветиться…
Д.С. Мережковский говорит об Эпифании. Что это такое? Вот какие сведения даёт Википедия:
«У этого термина существуют и другие значения, см. Богоявление (значения).
Богоявле́ние (греч. Θεοφάνια — Теофания) , более древнее название — Явление (греч. Επιφάνια — Эпифания); ещё одно название — Просвеще́ние (греч. Φώτως) — один из древнейших христианских праздников (наряду с Пасхой и Пятидесятницей), посвящённый рождению Иисуса Христа и событиям, сопутствовавшим ему, а также крещению Иисуса Христа в Иордане. Первые сообщения о праздновании Богоявления восходят ко II веку и упоминаются у Климента Александрийского и гностиков.
В ходе истории смысл праздника претерпел в разных христианских традициях большие изменения (в частности, Рождество Христово стало отдельным праздником), в результате чего в настоящее время исторические церкви отмечают праздник по-разному…. Слово Επιφάνια (эпифания) первоначально использовалось применительно к самому факту явления Христа в мир, то есть Его рождению. Изначально праздник был посвящён воспоминанию трёх евангельских событий: рождества Христа, поклонения волхвов, а также крещения Иисуса в Иордане в начале Его служения. Датой празднования почти повсеместно было 6 января (по старому стилю). О празднике Богоявления, как о празднике, посвящённом Воплощению, Рождеству и Крещению Христовым, говорится, например, в проповедях Григория Неокесарийского, Григория Богослова и в древних лекционариях.»
Итак, под словом Богоявление понимался приход Бога на землю. Не только именно Крещение, а особо значимые вехи в истории человечества: Рождество Христово, на которое Ангелы значимо пригласили самых бедных и самых образованных, стремящихся к познанию, людей; а затем – Крещение Господне, выход Господа на проповедь и просвещение через проповедь людей. Богоявление сделало возможным обустроить Царство Божье в душе каждого человека. Горизонталь и вертикаль соединились в сердце Христа и в сердце человеческом. В этом “созвездии Креста” открылась дорога, ведущая в рай. В этом кроется и смысл молитвенных слов: “Да будет воля Твоя, как на Небе, так и на земле”. Что и исполнилось на горе Фавор и позже — когда Господь сошёл с учениками с горы. Из сердца земного человеческого Царство Божье изливается в мир… так же земной…
Но что же было между этими вехами: Рождество (Зимняя Пасха, как называют этот праздник) – Крещение – (которое тоже приравнивали по значимости к Пасхе)– Воскресение (Светлая Пасха)? Между этими вехами — Пасхами-переходами была жизнь Сына Человеческого…
«Все три синоптика говорят о встрече Иисуса с «врагами человека, домашними его», должно быть, в Капернауме, в один из ранних дней служения Господа. Главного, однако, сказать не смеют ни Лука, ни Матфей; оба замалчивают, притупляют жало «соблазна», skandalon. Смеет только Марк-Петр; больше всех, должно быть, смеет потому, что больше всех любит-верит.” (Д.М.)
Отчего Марк-Пётр? Кто это? Евангелист Марк, ученик апостола Петра, записывал то, что говорил Пётр. Возможно, и переводил на греческий. Пётр не мог не знать греческого языка. Но, очевидно, не записывал то, что знал и помнил. Этот труд выполнил за него Марк. Потому Евангелие от Марка можно назвать и Евангелием от апостола Петра. Исходя из этого, Д.С. Мережковский везде обозначает Евангелие от Марка, как Евангелие от Марка-Петра.
“Приходят в дом, и опять народ сходится толпами, так что им невозможно было и хлеба есть.
И, услышав, ближние Его пошли взять
(силою наложить на Него руки); ибо говорили, что Он вышел из Себя, εζέστη.(Μκ. 3, 20-21.)
«Впал в исступление», incidit in furorem, в грубоватом, но сильном и точном, переводе Вульгаты; «сошел с ума», по-нашему. Что это значит, мы узнаем из происходящего тут же, около дома, в жадно и праздно-любопытной толпе:
Книжники, пришедшие из Иерусалима, говорили: в Нем нечистый дух… Он имеет Вельзевула, и изгоняет бесов силою князя бесовского. (Мк. 3, 30; 22.)
Это говорят враги Его, чужие люди, а слушают, соглашаются с этим, «враги домашние».»
Он одержим бесом и безумствует; что слушаете Его? (Ио. 10, 20.)
И уже прямо в лицо Ему, когда спросит:
За что ищете убить Меня?
весь народ скажет:
Не бес ли в Тебе? (Ио. 7, 20.)
… Лучше всего могли бы знать домашние: тридцать лет прожили с Ним, – как же не знать? Но если именно в эти дни, когда весь народ, видя чудеса Его и знамения, прославляет Бога, почитает Иисуса великим пророком, может быть, Мессией; когда и бесы кличут: «Знаем Тебя, кто Ты, Сын Бога Всевышнего!» – если и в эти дни, ближние все-таки решают взять Его силою, то значит уверены, что книжники правы: «В Нем – бес».
Медленно, может быть, двадцать лет, зреет на дереве жизни Его этот горький плод; медленно свивается веревка, которой захотят связать Его, как бесноватого; двадцать лет не чужие, а родные, любящие глаза следят за Ним, подглядывают. Братья и сестры, сначала по углам шушукаются, а потом, все ближе и ближе, все громче: «Мешугге! Мешугге!» и, наконец, решают спасти Его от беды и себя от позора – силою взять и связать, как бесноватого, чтобы отвести домой, в Назарет.» (Д.М.)
Господь уподобил человека Троице. Господь желает, чтобы люди были едины, как едина Троица. Казалось бы, только любовь должна царить среди близких, в семье. Да, так должно быть… Но редко случается. А всё чаще, увы, пророк без чести бывает только в доме своём и в своём отечестве. Несказанная боль Бога: жил среди домашних, коих любил, но видел, что они не верят Ему и не понимают Его. Хотя и любят по-своему. Не любят и боятся Его священники, которые всю жизнь, казалось бы, кадят Богу фимиам… И так – до самого последнего смертного часа: чужими оставались люди Богу.
«Ясно одно: очень друг от друга устали, измучились; двадцать лет жили вместе, родные – чужие, любящие – ненавидящие; души их, как связанные тела, терлись одна о другую, из году в год, изо дня в день, пока не натерли ран, как у тяжелобольных, – пролежней.
В этой-то Капернаумской беседе, и чувствуется, может быть, не только у братьев, но и у самого Иисуса такого пролежня двадцатилетняя боль.» (Д.М.)
Теперь по-новому понимаются слова: «и враги человеку домашние его”… В тот момент, когда хотели связать, потому что “бес в нём” — их сердца находились во враждебном противостоянии Сыну Человеческому. Вновь борьба с Богом, как некогда боролся Иаков. Как же это было тяжело людям! И насколько тяжелее Богу, любящему каждого из нас, любящего каждого Своего “домашнего”? «Оба Адама, изгнанники рая – тот, невольный, первый, и этот, вольный, второй, – могли ли бы выразить тоску изгнания лучшим словом, чем это, простейшее: «скучно»? – «Доколе буду Я с вами? Доколе буду терпеть вас?» – не значит ли это: скучно, тошно Богу с людьми?». (Д.М.) А мы, читая Евангелие, задумывались ли над этой болью Господа? Большинство читающих, молящихся пропускают сии строки мимо себя, не обращают на них внимания или вообще не понимают их. Нет, не простой была жизнь Христа на земле… и в доме родном… не легко было Господу среди людей… Люди и доселе чувствуют Бога чужим. Потому удобнее веровать, что есть только царство Небесное, а Бог — только на небе. Так нам просторней и свободней. Царство Божие на земле? — тяжко! Но где же быть Царству Божьему, как не в сердце человеческом? А не на земле ли это самое сердце?
«Кто же такие братья Господни, «домашние враги» Его, двадцатилетние мучители? Злые люди? Нет, очень добрые.» (Д.М.) Какая знакомая картина! Все мы – добрые, хорошие люди… По отдельности… Но когда мы вместе… Жить нам вместе невозможно, порою… Неслучайно с древности говорят, что люди похожи на дикобразов: они жмутся друг ко другу, чтобы прижаться поплотнее, и колют друг друга своими иглами. Но в несчётное число раз ужаснее, что, стремясь к Богу, мы убегаем от Него: нам плохо рядом с Ним жить. Получается парадокс: человек чувствовал мучение от присутствия Того, Кто пришёл человека спасти. Как тяжко, верно, было Иисусу Христу ощущать Себя невольным мучителем человека. Одно Его присутствие рядом — а человеку уже труд.
«Может быть, главная мука Его – уже начало Креста – вовсе не то, что люди мучают Его, a то, что Он их мучает, любя; губит, чтобы спасти: «кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее». Страшно человеку так любить; но Он не может – иначе, как не может огонь не жечь.» (Д.М.)
А вот и вторая мука Богочеловека: крестом или мечом побеждать зло?
«Крест или меч? Выбор, может быть, сделан самим Иисусом не так легко, как нам кажется; может быть, из трех Искушений – хлебом, чудом и властью-мечом – последнее – самое для Него страшное.
«Меч купи… продай одежду свою, и купи меч», – говорит Господь на Тайной Вечере, тотчас после того, как вошел сатана в Иуду и после таинственных слов Петру:
Симон! Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу.
«Господи, вот здесь два меча». Он сказал им: «довольно». – «Господи, не ударить ли нам мечом?» – спрашивают ученики в Гефсимании, и, прежде чем Он успел ответить, – ударяют.
Тогда Иисус сказал, оставьте, довольно (Лк. 28, 30–51), —
то же слово, как давеча, о двух мечах.
Или все вообще в Евангелии случайно, или здесь проходит связующая, между мечом и Крестом, красная нить… Крест победит, а не меч, уже в конце времен, а до конца – все тянется красная нить.
Вот, может быть, неизвестнейшая мука Неизвестного; но, если бы не было на Его человеческом сердце этого рубца от ожога тем же огнем, что и наше сердце жжет:
Крест или меч? – то, может быть, меньше бы мы любили Его, нашего Брата.» (Д.М.)
Крест или меч – этот вопрос стоит ежедневно перед нами. Как нам обходиться с братом своим? А с врагом? Крестом или мечом доказать свою правоту? Крестом или мечом остановить грешника? Любовью или приказом остановить грех ближнего? Этот вопрос – один из самых мучительных для каждого человека, который хочет стать образом Божиим. И Сам Господь решил его для Себя не сразу: велел взять меч, но остановил Симона-Петра, нанёсшего удар, и затем исцелил раба Малха. Нет, не мечом, но Крестом! Для тех же людей, кто о Боге не думает, вопрос сей не стоит: конечно, нужно силой заставить любить и кланяться!
Человеческий мир полон хаоса. Духом Святым созидались гармония, лад, прядок. Но человечество упрямо продолжало взращивать семена хаоса, всеваемые нечистым духом. Христос упорядочил человечество вновь, даровав путь к спасению. Погружаясь в воды купели, мы, как объяснялось выше, как бы переживаем всемирный потоп, выныриваем, попадаем в ковчег-Церковь; отныне мы можем переждать потоп, попытаться взрастить Царство Божие у себя в сердце и вокруг себя — для людей… а потом выйти из ковчега-Церкви земной в новый мир человечества небесного, обновлённого, райского. Три человечества… Трижды освящал сии человечества Бог. Мережковский говорит о трёх голубках (Дух Святый): голубка первая носилась над хаосом во время сотворения мира; голубка вторая принесла весть о конце Потопа; голубка третья вилась над главою Христа в Крещение-Богояление.
На Пасхальных торжествах звучит в храмах Евангелие на самых разных языках – Христос пришёл не для одного народа. Он пришёл для всего человечества, для создания Всемирной церкви. Но где выбрал Господь место колыбели для Всемирной церкви? Колыбелью стал Рим. Туда отправили заключённого апостола Павла на корабле — чтобы предстал он пред кесарем. На море разыгралась буря. …«Ангел Бога, Которому принадлежу я и Которому служу, явился мне в эту ночь и сказал: «не бойся, Павел! тебе должно предстать пред кесаря, и вот, Бог даровал тебе всех плывущих с тобою». (Деяния Ап., гл. 27; 23-24)
«Только один был подсвечник для свечи Господней в тогдашнем человечестве, – Рим. Церковь Вселенскую мог основать Петр только здесь, в Риме, потому что «Рим» значит: «мир», «вселенная»; и только отсюда, из «Римского мира», pax Romana, мог быть проповедан «мир Божий», pax Dei.» (Д.М.)
Вспомним легенду о происхождении двух братьев — Ромула и Рема, основателей Рима… Царь Нумитор был смещён с престола младшим братом. Будущую мать Рею-Сильвию, дочь законного царя, обрекли насильно на безбрачие, сделав весталкой. Однако к ней пришёл бог Марс, от которого Рея и родила близнецов. Смысл легенды таков, что рождению людей препятствовало зло. И всё же, люди родились.
Не в легенде, но воистину, благодаря проповеди апостола, в Риме родились новые люди — христиане. И родилась христианская церковь, чтобы помочь человечеству совершить невиданный переход-Пасху — из мира человеческого в мир Божий…
(Продолжение следует)
Часть 3. Поселились на большой дороге, как дома….
«Не было бы, может быть, и христианства, если бы Господь не сказал Петру:
вложи меч в ножны (Ио. 18, 11);
но, если бы Петр не обнажил меча, может быть, тоже христианства бы не было.» (Д.М.)
Кто убил Иоанна? Ирод? Нет, утреннюю звезду убивает восходящее солнце; Предтечу, Предходящего, убивает Пришедший: «Ему должно расти, а мне умаляться», – умирать (Ио. 3, 30.)» (Д.М.)
Почему величайший пророк Иоанн Креститель, завершитель чреды пророков, после смерти не был взят на небо, а ушёл в ад? Он был необходим в аду людям и там продолжил своё служение, чтобы укрепить веру томящихся, ожидающих избавления? Или должен был понести наказание, как понёс его Моисей, не вошедший в Землю Обетованную? Мы не дерзнём ответить на этот вопрос. Как не может на него ответить и автор книги, Димитрий Сергеевич ‒ обычный мирянин, не без ошибок проживший жизнь.
Русский духовный ренессанс конца 19 ‒ начала 20 века ‒ явление уникальное. Большой объём богословской, философской литературы был написан всего за несколько десятков лет. Не всё мы можем принять для себя за истину. Но самое драгоценное, чему нас может научить литература русского духовного ренессанса, ‒ это живое отношение к книгам Священного писания. Люди перестали воспринимать Писание, как засушенный в гербарии лист. Некоторые рассуждения Д. С. Мережковского могут показаться кому-то неприемлемыми, странными, ошибочными. Но, даже вызывая возможную неприязнь, они делают важное дело: пробуждают в человеке живые мысль, чувство, желание прийти к истине.
Иоанн Креститель крестил Христа. Он знал, кого крестит – Сына Божия. И всё же …возможно, были моменты, когда Иоанн Предтеча сомневался, терзался в мыслях… Потому и послал (уже будучи в тюрьме, то есть после крещения Господня) своих учеников спросить Христа: кто Ты есть? Он? Или не Он? Так размышлял Мережковский… Есть и другая точка зрения на этот счёт в православной литературе: Иоанн Креститель нисколько не сомневался, но хотел своих учеников сблизить со Спасителем, чтобы после смерти Иоанновой они не остались сиротами. Но мы сейчас остановимся на мыслях Дмитрия Сергеевича.
«Понял ли Иоанн, умирая, ответ Иисуса на вопрос его: «Кто Ты?»
Пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благоденствуют. И блажен, кто не соблазнится о Мне. (Мт. 11, 4–6.)» (Д. М.)
Последняя фраза кому адресована? Не самому ли пророку, в чём-то усомнившемуся, уступившему наступающему на него соблазну? Или ученикам Иоанновым, которые, в отличии от своего учителя, не принимали Христа? Да, вполне может быть, что Иоанн послал учеников не ради себя, а ради них самих: чтобы знали к кому идти, когда Иоанна не станет.
«Глядя из окна своей темницы в Махеросе на синюю, как туча над желтыми песками пустыни, гору Нево, где умер Моисей, не войдя в Обетованную землю, только увидев ее издали, – думал, может быть, Иоанн: «И я, как он».
Всех предтеч судьба такова: вести других – самим не входить в Царство Божие.» (Д. М.)
Не на много пережил Крестителя Спаситель. Распятие… И ещё не знает мир о воскресении. Пока только мрак и жуть – завеса храма, разодравшаяся надвое: знамение разорванного Завета между Богом и иудеями. Мёртвые восстали из гробов… Темень, в которую погрузилась земля при Крестной Смерти Спасителя… В душе людей соблазн и хаос. Кто-то ликует, кто-то убивается, что потерял надежду на пришествие Бога, упование обратилось “обманом”…
«Две головы, – эта, отрубленная, на блюде, и та, на кресте, поникшая, а между ними – весь мир, плачущий, как Ирод, пляшущий, как Иродова дочь. Страшная за эту голову плата – конец Израиля; страшнейшая – за ту, – конец мира.» (Д.С.). Да, мир плакал и плясал…
Но были в Израиле те, кто более других понимал происходящие события. Многие исследователи склоняются к мнению, что Пасху Господь отмечал в доме некоего ессея. Да и сам Иоанн Креститель, якобы, после смерти матери Елисаветы, был взят на воспитание ессеями. Это тоже одна из существующих точек зрения.
««Вечным племенем», gens aeterna, называет ессеев Плиний Натуралист, а Ипполит, автор «Филизофумен», – «древнейшим, по вероучению, из всех народов мира». Оба ошибаются: братство ессеев – не особый народ; члены его – такое же семя Авраамово, как и все остальные иудеи, и появилось оно, за память истории, недавно, – лет за полтораста до Р. X. Но корни ессеейства, кажется, действительно, уходят в бездонно-глубокую, может быть, доизраильскую – доханаанскую древность.
Лучше всего знает ессеев Иосиф Флавий, проведший в юности три года под началом некоего старца Бана (Banos), ессея или назорея (два эти тайных братства смешивались.) Иоанн Креститель тоже назорей, «посвященный Богу от чрева матернего» (Лк. 1, 15),так же, как Иисус (Мт. 2, 23: «Назореем наречется».) Старец Бан и по образу жизни, напоминает Иоанна Крестителя: носит одежду из древесной листвы или коры, дикими плодами питается, днем и ночью «крестится» – «погружается в холодную воду освящения ради», – два последних слова у Иосифа те же, что об Иоанне Крестителе.
Каждый вечер, по заходе солнца, ессеи погружаются в воду, «крестятся», сообщает Иосиф Флавий, и тотчас после того, облекшись в белые одежды, вступают в особую, тайную, никому, кроме посвященных, недоступную горницу, где верховный предстоятель общины, эпимелет, совершая второе после крещения, святейшее таинство, благословляет хлеб и воду (вода вместо вина и в древнейшей Евхаристии первохристиан), и братья вкушают их в благоговейном молчании.
Крестятся – причащаются: связь обоих таинств здесь очевидна; так же очевидно, что оба таинства – дохристианские, идущие, может быть, из той же неисследимой для нас, древности, чей уцелевший чудом обломок есть «вечное племя» ессеев.
«То, что сейчас называется христианством, было всегда, от начала мира до явления Христа во плоти», – по чудному слову Августина.
Выпавшее звено между Христом и бывшим до Него «христианством» – вот что такое ессейство. Первый луч солнца Христова, может быть, – уже на белых одеждах Энгадийских Молчальников.» (Д.М.)
Интересную мысль подаёт Дмитрий Сергеевич. Мы говорим, что христианство зародилось со времён земной жизни Христа. А Мережковский, разделяя мнение Августина, считает, что всегда были люди, не утратившие живую связь со Христом, ждавшие прихода Христа на землю совершенно сознательно. И закономерно в таком случае, что Христос встретил Свою последнюю Пасху именно в доме христиан от века — в доме ессея… Это была не обычная ветхозаветная иудейская Пасха.
Мефистофель ‒ «странный сын хаоса», ‒ так говорят о нём Д.С. Мережковский и писатели духовного ренессанса… Обратим внимание на одну деталь: Бытие, сотворение мира… Мы видим постепенное упорядочение. Дух Святый-голубка носится над водою, как птица над гнездом. И оживает мир: отделился свет от тьмы, разделились воды и образовалась твердь, появились суша и моря, украсилась земля растениями, птицами, всяким зверьём… И вот человек – венец Божьего творения. Мир упорядочен и строен. И всё есть хорошо.
Демоны, бесы ‒ “странные сыны хаоса”, стремящиеся разрушать гармонию и порядок, заменяющие красоту на безобразие, разум на безумство. Они желают, чтобы хорошо не было… Человек своей жизнью будет помогать демонам или Господу?
«Только для того и принял Он на Себя плоть и кровь, чтобы в крови и плоти, смертью Своей, лишить силы державу смерти имеющего дьявола (Евр. 2, 14.)» (Д.М.)
Человек уступил хаосу. Человек должен сам всё и вернуть назад. Но как, если силы человека слабы? Неразрешимое разрешил Господь, придя на землю в облике человеческом.
«Сорок дней был искушаем; мы не знаем, как: никакое Писание не сообщает о том. Почему?» – спрашивает Ориген и отвечает: – потому что никто не поверил бы несказанному величью этой борьбы, ибо через все искушения, какими только может человек искушаться, прошел Господь».
Братьям Своим должен был уподобиться во всем, чтобы милостивым быть… (выделено М.П.) Ибо, как Сам претерпел, быв искушен, то может и помочь искушаемым.(Евр. 2, 17–18.)
Мы имеем не такого перво-
священника, который не может сострадать нам в немощах наших, но Который, подобно нам, искушен был во всем. (Евр. 4, 15.) (Д.М.)
Мы говорим, что Господь бесстрастен. А может ли бесстрастный снизойти к слабостям и понять простого человека? Однозначно: Бог не может грешника принять. Это, возможно, та часть Бога – икона Панкратор – которая смотрит на человечество суровым огненным взглядом. Бесстрастный грешное отторгнет, “изблюёт из уст Своих”. А вот вторая половина лика на иконе – милостивая, мягко, с любовью взирающая на нас… Это Он, прошедший через все искушения Господь, чтобы понять нас и сострадать нам. И в конце земной жизни Своей Он “до конца” возлюбил нас. До конца понял и до конца возлюбил….
Каждому ли даёт Господь возможность спастись? О, да! За каждой ли овцой заблудшей пойдёт? За каждой! И потому все спасутся? Нет! Вот страшный момент Божественной правды: спасутся не все. А что говорит сатана? Он готов всех «спасти» и протянуть «руку помощи».
«Кто любит больше людей, – Христос ли, спасающий свободною верою немногих избранных, или Антихрист, спасающий рабскою верою всех?
«Чудом не захотел Ты поработить человека, – искушает Великий Инквизитор Христа. – Ты жаждал свободной любви человека, а не рабских восторгов невольника перед могуществом, раз навсегда его ужаснувшем… Вместо твердых основ (Закона), Ты взял все, что есть гадательного… неопределенного, и что не по силам людей… Вместо того, чтобы овладеть их свободой, ты умножил ее и обременил их ее мучениями во веки… ибо ничего и никогда не было для человека невыносимее свободы… Но неужели Ты не подумал, что человек отвергнет, наконец, и Твою правду, если его угнетут таким страшным бременем?.. Люди кончат тем, что на Тебя же и воздвигнут свободное знамя Твое… Вспомни, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода Твоя… И приползут к ногам нашим, и возопиют: „спасите нас от нас самих!..“ Ты, говорят, придешь и вновь победишь, со своими избранниками; но мы скажем тогда, что они спасли лишь самих себя, а мы спасли всех… Мы не с Тобой, а с ним (Антихристом), – вот наша тайна!». (Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы, стр. 51)
Свобода… Сложный дар Бога, с которым человек не знает, порою, что делать. Дар свободы, данный несвободно, как говорят богословы, но принудительно. Именно свобода, дарованная Богом, используется нами друг против друга и против Бога: человек отрицает Бога, отрекается от Него, издевается над Ним, наконец… распинает Бога.. И это всё по свободе, полученной в дар от Всевышнего…
«Дьявол верует, видит Бога и лжет, что нет Бога, чтобы самому стать на место Божие; лжет, что Церковь – с Антихристом, истина – с ложью, что свобода Христова губит людей: именно эта последняя ложь, о свободе, и есть главная ложь дьявола сейчас.» (Д.М.) Эта “последняя ложь” — вместо яда на стреле: мало того, что стрела ранит, но ещё и яд заражает кровь, мутит рассудок: «Возненавидь Бога, человек! Был бы ты рабом – жил бы спокойно в раю. Но нет, Он дал тебе свободу, с которой ты мучаешься на проклятой земле! А мы отнимем у тебя этот дар! И не будет на земле столько страданий! Ведь все войны, убийства, кровопролития, жестокость ‒ это всё от свободы, которую дал человеку Бог.»… И человек соглашается… Лучше мир и спокойствие в рабстве, нежели столько горя от свободы.
«И чем сильнее искушаемый, тем искушение сильнее». (Д.М.)
«Мог ли искуситься, согрешить, Иисус? Кажется, и здесь, как во всех последних глубинах религиозного опыта, – антиномия – «противоположно-согласное»: мог и не мог. Если бы не мог, не был бы Сыном человеческим; если бы мог, не был бы Сыном Божиим.» (Д.М.) Если Христос не имеет возможности грешить – Он несвободен. Если Он свободно не грешит лишь потому, что Он — только Бог, а Бог безгрешен, Бог — Абсолют, — то не человеческой силой повержен диавол, а Божьей. Но ведь противостоять сатане должен человек! Ибо только так может спастись человечество. А если Он может согрешить и согрешит – то Он уже не Бог. Нужно не согрешить, потому что Человек! И тогда сохранится божественное. Немыслимо… Ведь душа, тело, рассудок – всё по-людски может искушаться, страдать, бояться, алкать, жаждать, чего-то желать, не понимать, чувствовать себя оторванным от Бога, оставленным… Но есть ещё одно, тайное от нас: Бог знает всё, но Своею волею может не захотеть это знать. Ибо Бог абсолютно свободен. И свободно может выбрать, что Он хочет знать, а что знать не желает.
«Знает ли Иисус, что не согрешит, уже в ту минуту, когда искушается, или еще не знает, потому что этого не может знать Сын человеческий, не хочет знать Сын Божий? Знает это Сам Отец, или тоже не хочет знать, чтобы не отнять у Сына драгоценнейшего дара любви – свободы?» (Д.М.)
Было бы искушение действительным, если бы ещё до его начала, Сын Божий знал его конец? Пытаясь ответить на сей вопрос, мы либо будем отвергать искушение Христа, как таковое вовсе (в чём искушение, если заранее известен ход событий?), либо пред нами откроется мука Христа ‒ но всего лишь самый край этих мучений. Потому что всё, что было в сердце Господнем, закрыто для нас.
«Я не то, чем кажусь.
Это, конечно, неподходящее слово Господне, Аграф, в «Деяниях Иоанна», может быть, дает нам возможность заглянуть в то, что действительно испытывали видевшие живое лицо Иисуса. Тайну этого слова и объясняет, и углубляет Ориген:
Будучи Самим Собой, как бы не Собой являлся людям. Cum fuisset ipse, duasi non ipso omnibus videbatur. Вида одного не имел, но менял его, сообразно с тем, как мог видеть Его каждый; каждому являлся в том образе, какого достоин был каждый.
«Лик Христов, у римлян, эллинов, индийцев, эфиопян, различен, ибо каждый из этих народов утверждает, что в свойственном ему образе явился людям Господь», – говорит патриарх Фотий. Это значит: лицо второго Адама, Иисуса, – во всех человеческих лицах, как солнце в каплях росы. (Д. М.)
Господа часто не узнавали свои же. Лука и Клеопа не узнали Его. Мария Магдалина узнала в саду лишь по голосу. Значит, Он действительно не всегда виделся им одинаково. Одни люди оставили воспоминания: Господь был удивительно красив; другие утверждали обратное: Христос имел облик некрасивого человека… И в этом даже Он унизил Себя, чтобы ничем не возвышаться над людьми. Кто-то писал, что Христос был среднего роста. А другие утверждали, что он был малого роста. Кому-то Он казался молодым, лет 30-ти, а другие считали, что Ему около 50-ти. Возможно, его каждый видел так, как хотел бы и как мог. Господь открывает Себя каждому человеку, но в той мере, в какой человек способен откровение вместить. И насколько человек желает вместить.
И всё же, раз Господь имел Тело, то у Тела был Свой образ, наиболее часто видимый людям. Каков он?
«Письмо прокуратора Лентула к римскому Сенату»:
«…Среднего роста Человек… С таким лицом, что всякий, видящий Его, любит Его или страшится. Темно-русые, почти гладкие до ушей, а ниже вьющиеся, на концах более светлые, с огненным блеском, по плечам развевающиеся волосы, с пробором по середине головы, согласно назарейскому обычаю; гладкое чело, и безмятежно-ясное; густая, но недлинная, раздвоенная борода, того же цвета, как волосы. Вид простой и благостный. Темно-синие (caerulei, цвета морских глубин), меняющиеся, разные глаза. Страшен во гневе, ласков и тих в увещании; весел с достоинством. Плакал порой, но никогда не смеялся…»
«Был Он лицом, как все мы, сыны Адамовы», – говорит Иоанн Дамаскин, ссылаясь, вероятно, на древние, может быть, первохристианские свидетельства, и прибавляет одну черту, должно быть, особенно врезавшуюся в память видевших лицо Иисуса: «был похож на Матерь Свою».
Ту же черту, теми же почти словами, напоминает, ссылаясь, кажется, на других, помимо Дамаскина, древнейших свидетелей, Никифор Каллист: «было лицо Его похоже на лицо матери»; и повторяет, настаивает, видимо тоже чувствуя драгоценную подлинность этой черты: «был Он во всем совершенно подобен Своей Божественной Матери». (Д.М.)
Итак, можно сделать вывод, что по плоти Иисус имел образ, схожий со своей земной Матерью. Как обычно, человек любой схож со своими родителями. Так Он чаще всего виделся людям. Но и в этом облике имел отличительную черту ‒ глаза. Цвет их был не таким, как у Богородицы. Глаза Христа – цвет морской воды, «морских глубин». Однако же выражение глаз, наверное, было столь разным, что весь его облик казался людям меняющимся.
Христос Ликом был похож на Богородицу, Деву Марию, Матерь Свою. Но леденят сердце евангельские слова Сына Божьего, обращённые к Матери: “Жено!..” ‒ то есть “женщина”. Почему же не “мама”?
«…Не мог бы сказать Иисус земной матери: «Мать», так же как земному отцу: «Отец»…
…Вот почему и в слове любви нежнейшей, какая только была на земле, когда, вися на кресте, Сын глазами укажет матери на любимого ученика, брата Своего нареченного, – Он не назовет ее «матерью».
Женщина! вот сын твой. (Ио. 19, 26.)
Мог ли бы Он так назвать ее, если бы не знал, что и ей открыта эта святейшая тайна сердца Его – любовь, соединяющая Их обоих, земную и Небесную?» (Д.М.)
Сошедший с Неба не мог назвать земную женщину матерью. Так же обратится Иисус к Деве Марии и в Кане: “Что Мне и Тебе, Жено? Ещё не пришёл час Мой”… (Иоанн;, гл. 2;4) Нет здесь жестокости, как нам иной раз кажется при прочтении евангельских строк. Матерь Божия знала, что не с Неё началась жизнь Христа. Бог Сын — рождён прежде всех век. Если бы Она не знала и не понимала этого, сердце матери, наверно, разорвалось бы от боли: сын называет маму “женщина”… Но Богородица ведала “святейшую тайну” и смиренно “слагала её в сердце Своём”. Это ещё одно оружие, пронзавшее Ей сердце, как говорил-пророчествовал старец Симеон…
Кана Галилейская… Иисус и Матерь Его на брачном пире. Именно этот брак, застолье, простая радость земная – точка отсчёта, начало Божественных чудес. Он пришёл умножить радости ‒ простые, обычные, человеческие. Пришёл не только для того, чтобы подготовить нас для Неба. Пришёл ещё и для земной нашей жизни, земного нашего счастья. Вряд ли Царство Божие может воцариться в человеческом сердце, если сердце согнулось в скорбях. Не каждый человек может думать о небесном, если на земле он “слякохся до конца”. Богочеловек это знал. Люди — порою, не знают, не понимают и, самое главное, не хотят знать и понимать, посочувствовать ближнему и помочь. Потому не каждый “вынет меч”, чтобы отстоять, спасти, сохранить человеческие радость и счастье. Мы скажем человеку, что нужно “смириться и претерпеть”. Возможно, именно так думали иудейские священник и левит, повстречав на дороге человека, избитого разбойниками. Пусть пока зло хозяйничает ‒ на то “Божья воля”. Но христианство родилось не так: меч был вложен, но прежде всё же вынут для защиты добра. И милостивый самарянин, не посчитавший, что побитый разбойниками человек достоин своей участи, поставлен людям в пример. А первое знамение — радость на пире брачном.
Возможно, Пасху отмечал Господь действительно в доме ессеев. Иоанн Креститель так же пытался сблизить своих учеников со Христом. Но как-то не получалось полного единения Иисуса ни с учениками Иоанна, ни с его наставниками-ессеями — такого, какое было у Христа с простыми семейными людьми: апостолами, женами-мироносицами… радостным и хлопотливым вифанским семейством… Почему?
Ветхий завет начинается с книги Моисея “Бытие”, где говорится о сотворении земли для человека и сотворении самого человека ‒ супружеской четы. Людям даётся первая заповедь: рождать детей. С пира брачного начинается и Новый Завет. Восстанавливается в Боге человечество, восстанавливается семья и радость, забота друг о друге, сопереживание. Человек во всей божественной полноте ‒ семья. Finis amoris, ut duo unum fiant. То есть, предел любви, высшая её форма, совершенство любви есть объединение двух в одно, когда две личности становятся, сохраняя свою индивидуальность, одним-единым целым.
«Отче! избавь Меня от часа сего (Ио. 12, 27), — скажет и Отцу Небесному, в тот канун последнего дня, так же, как в этот – первого, говорит матери земной. Если говорит ей о часе Своем, то, верно, потому, что знает и она, что это за час для Него. Это видно уже из того, что она велит слугам:
Что бы Он вам ни сказал, то сделайте. (Ио. 2, 5.)
Самое же для нас драгоценное в возможном исторически подлинном ядре сказания, это не внешнее, а внутреннее: земная, простая, простым людям доступная, так же физически, как вино их виноградников, пьянящая радость первого дня Господня. «Тихие люди земли», амгаарецы, чистые сердцем, нищие духом, первые увидели что-то в лице рабби Иешуа, поняли в Нем что-то если не умом, то сердцем, от чего обрадовались так, что «вышли из себя»; поняли – увидели чудо Экстаза, претворяющее воду в вино.
Сам евангелист называет Кану не «чудом», teras, a «знамением», sêmeïon, так же, как все «чудеса» Господни. Здесь-то, может быть, и ключ ко всему.
– Видишь ли Солнце наше? С нами веселится, воду в вино претворяет, чтоб не пресеклась радость гостей уже во веки веков. (Д.М.)
Христос дарил людям радость, здравие, воскрешение – восстание из гроба, соединение с родными… А люди в ответ? Христу приходилось часто менять города, а то и вовсе уходить в места пустынные. Только ли из опасности потерять жизнь до времени? Или очень уж тяжко Ему было в иных местах от греховности людской?
«…Сам (Иисус) пришел в Капернаум, и матерь Его, и братья Его, и ученики Его. (Ио. 2, 12)»
А если так, то, бежав из Назарета, понял, вероятно, Иисус, как легко эта колыбель Его могла сделаться гробом; первый к людям шаг Его мог быть и последним; в первый же день Свой понял, что дни Его сочтены.
Прибыл в Свой город (Капернаум), —
скажет Матфей об одном из многих скитаний Господних (9, 1). Но и этот город – не Его, а чужой; второе отечество, не лучше первого. Сын человеческий будет вечным изгнанником, бродягой на больших дорогах, «не имеющим, где приклонить голову», более на земле бездомным, чем степные шакалы и птицы небесные.
Чтобы тайну эту увидеть еще яснее, стоит лишь сравнить два Марковых стиха, этот, 38-й: «Пойдем и в другие города», и следующий, 45-й:
Явно уже не мог войти в город, но находился вне, в местах пустынных.
Что было в Капернауме, то будет и во всех городах: только что входит в город, – чувствует, что не может в нем оставаться, должен уходить, бежать. Так в первые дни служения, так и во все, до последнего: к людям идет, и от людей уходит, бежит. Как бы две равные силы борются в Нем, – притяжение к людям, и от людей отталкивание.» (Д.М.)
Богочеловеку Христу одиночество было ещё более тяжким, нежели обычному человеку. Люди не знают единства. Они всегда разобщены. Даже супруги, родители и дети бывают терзаемы чувством одиночества и непонимания. Но нет разлада в Божественной Троице! Как должно быть непривычно и неимоверно тоскливо испытывать одиночество, нелюбовь, непонимание Тому, Кто изначально был не одинок! Одиночество и Бог — несовместимы. Но на земле Сыну Божьему пришлось пережить и это.
Бог сотворил землю для человека. Но на этой земле, среди сотворённых Им людей, Богу не находилось места…
Книга Иова – крик и плач человеческой души. Гл. 9. Иов скорбит о том, что земля отдана в руки нечестивым. Кругом разлиты скорби, несправедливость. Правый страдает наравне с неправым. А то и больше неправого ‒ ведь воля дана человеку, свобода; потому сильный насильничает над слабым. И как докричаться до Бога? Да и поймёт ли простого человека Бесстрастный Господь? «Нет между нами посредника, который положил бы руку свою на обоих нас» (9;33)
Господь услышал вопли праведного. И посредник есть – Богочеловек. Но не легко было Богу притерпеться к человеческой мерзости и жить среди неё. Жить в одиночестве и непонимании… “ Род неверный и развращённый… Доколе буду с вами?” (Мф. 17; 17). Нелегко было и людям принять Бога, даже если Он исцеляет и оживляет умерших. Бог – Абсолют. И это, вероятно, чувствовалось людьми всегда. А люди абсолютного страшатся. Оно непосильно. Потому и бросались из крайности в крайность жители Иерусалима, кричавшие “Осанна!”, а затем “Распни Его!” Эта человеческая черта метаний из крайности в крайность искушала, возможно, и Сына Человеческого: сам Богочеловек Иисус то просит взять с собой мечи, то велит вложить мечи в ножны. Но может быть действительно в этой борьбе и рождалось христианство: крест или меч? Силой или по доброй воле? Подчинить и напугать или вдохновить и обрадовать? Однако же и иное, не менее важное: покорно отказаться от истины или бороться за неё? Дать злу торжествовать или восстать против зла? Оставить близкого в горе или справедливо вернуть человеку радость в сердце и улыбку на уста? Но готовы ли христиане “вынуть меч”? Всегда ли хотят? Возможно, что унылая притча о смирении перед злом и “Божьей воле”, направленной на наше горе ‒ это лишь удобная уловка ленивых, равнодушных к ближнему и неверующих в Бога людей. Подумаем о том, что апостол Пётр мог тоже махнуть рукой и сказать: “Да ладно! пусть берут нашего Учителя стражники…знать, воля Божья на то! Может, где-то согрешил? Богу виднее, кого распинать, а кого спасать. А наше человеческое дело ‒ маленькое!..”
А вдруг эти слова сделали бы ненужным Воскресение и окончательно невозможным наше человеческое спасение? Так почему мы сейчас так часто опускаем руки перед злом и киваем на неведомую нам, якобы, “Божью волю”?
«Детскую игрушку, ваньку-встаньку, напоминает человек, с тою лишь разницей, что у того человечка, игрушечного, свинцовый груз – в ногах, а у настоящего – в голове. Ваньку-встаньку нельзя опрокинуть, все подымается на ноги, а человека нельзя поднять, – все падает, как пал Адам, согрешив. Первородный грех и есть этот, к низу тянущий обратного ваньку-встаньку, свинцовый груз. Падшего в людях Адама поднять не может никакой закон, никакой императив, никакая нравственность. Чтоб это сделать, надо переместить в человеке центр тяжести…» (Д.М.) Кто же переместит этот центр тяжести? Бог? Нет, сам человек в своём личном свободном выборе. А пока этого не случилось – человек будет бежать от Бога, как бы Тот его не облагодетельствовал. И Богу тяжко с человеком, который стоит вверх ногами. Вероятно, свинцовый груз в голове ‒ это и есть тот пресловутый камень, который Бог не может поднять. И всё-таки… может!
«…Сердце человека – истинное сокровище, – тянущий груз, уже не свинцовый, а золотой, – переместится, и обратный ванька-встанька, падший Адам, встанет на ноги. Если царство Божие есть «опрокинутый мир», то и обратно, мир есть опрокинутое царство Божие. Снова опрокинуть раз уже опрокинутое, перевернуть перевернутое, – это и значит восстановить, выпрямить, поднять падший, оживить мертвый, спасти погибающий мир.
Тщетны все революции, перевороты внешние; в мнимом движении, неподвижны все. Только один – Его, Первого Двигателя, внутренний переворот действителен, потому что только он перемещает в человеке и в мире внутренний центр тяжести; только он – глубочайший и сильнейший, потому что тишайший.» (Д.М.)
Вновь вспомним главу 9 из Евангелия от Марка. (1-15). Господь спускается с горы Преображения. И Царство Божие, пришедшее в силе, так явно видно простым жителям, так озаряет спустившихся с горы Христа и апостолов, что люди, изумляясь, ликуют и бегут навстречу к Богу. Вот он, истинный двигатель!
Люди понимают, что с миром что-то не так. Значит, мир надо улучшить. Для этого народ совершает революцию ‒ то есть смену существующих устоев мира и конкретного государства. Однако революции, то есть внешние перевороты, приводят лишь к тому, что власть захватывают те, кого до этого угнетали. Для чего? Для того, чтобы угнетать тех, кто угнетал до этого их. Ничего другого нет и не будет. Потому любая революция в конце концов опять приводит людей к рабству. От перестановки слагаемых сумма не меняется. И мир не становится лучше. Нужно, чтобы у людей изменились голова и сердце, и чтобы каждый человек сказал: рабства — ни твоего, ни моего — никакого не должно быть вовсе. Но тогда не нужна революция. Тогда будет просто Царство Божие. И любовь людей к Богу и к ближнему, а Бога ‒ к людям.
Вновь Дмитрий Сергеевич возвращается к своему наболевшему: мы смешиваем два царства ‒ Божье и Небесное, будучи уверенными, что они оба возможны лишь на небе. Но откуда начинается Царство Божие? С сердца человека земного. А значит, и оно на земле…
«Что такое царство Божие?
Много недоразумений между Христом и христианством, но, кажется, нет большего, чем это, – в сердце Евангелия, сердце Господнем.
Где царство Божие? «Не на земле, а на небе», – отвечают христиане; «на земле, как на небе», – отвечают иудеи. Кто, в этих двух ответах, ближе ко Христу, – те ли, кто отверг Его, или те, кто принял? (Д.М.)
Однако же здесь, в этом рассуждении, подстерегает каверза; может быть, именно поэтому иудеи не захотели спасать избитого разбойниками человека? Они так и рассуждали: как на небе, так и на земле Божья воля. Потому людям никуда не нужно вмешиваться!
Да будет воля Твоя и на земле, как на небе…
Эллины, если бы к ним пришел Господь и проповедал у них царство Божие, не только небесное, но и земное, может быть, не распяли бы Его по плоти, но сделали бы хуже, – посмеялись бы над Ним, как над Павлом, в Ареопаге: об этом послушаем тебя в другое время (Д. А. 17, 31–32.)
…Церковь, как царство Божие на земле, есть на половине прерванный, сделавшийся домом, путь, и люди успокоились в Церкви, как в Царстве, уже потеряв надежду вернуться в отчий дом, поселились на большой дороге, как дома…” (Д.М.)
Иудеи утверждали, что на земле всё только по воле Божьей ‒ и добро, и зло. Христиане же слишком увлеклись небом. Так сильно, что многие открыто говорят: на земле не может быть ничего хорошего… На земле ‒власть князя мира сего. Поэтому мы, дескать, прочно поселяемся в церкви и до дел земных, государственных нам дела нет. Всё будет только там. Мир отдали в руки нечистому легко и без боя. Напрочь забыв о том, что Господь пришёл на землю и делал всё, чтобы было хорошо и здесь. Не для князя мира сего и ему подобных изначально были сотворены земля и вселенная. И даже знамения Свои Господь начал с вина на брачном пире. «Много недоразумений между Христом и христианством, но, кажется, нет большего, чем это, – в сердце Евангелия, сердце Господнем.» (Д.М.). Но, порой, мы не имеем не только исправляющего землю, меняющего мир к лучшему нашего личного дела, но даже желания что-то менять здесь на земле. Нет желания вынуть меч из ножен и хотя бы попытаться остановить зло. «Поселились на большой дороге, как дома…» (Д.М.) И ждём, когда попадём ТУДА. Но нужны ли мы такие ТАМ? Церковь — Царство Божие земное. Но должно ли не выходить этому царству за стены храма? Стены церкви ‒ крепостные стены для Царства Божьего? Или каждый христианин несёт в мир свечу Царства Божьего и не прячет её под сосуд? И Царство Божие истекает из церкви, из сердца человеческого в мир, меняя его к лучшему?
Вот откровение… такое простое: если ты творишь Царство Божие вокруг себя ‒ ты с Богом, и, как друг и брат, несёшь Крест Господень. Но если делаешь так, что Царства Божьего рядом с тобой нет ‒ ты отвергаешь Крест. “Нести крест” значит не собирать страдания, а бороться против них, спасая ближних… и себя тоже. В этом простом ‒ “закон и пророки”, всё христианство, вся соль…
“Нет, Иисус не ошибся: действительно, одну минуту, все в Нем самом, в людях и в мире колебалось, как на острие ножа, чтобы в следующую минуту упасть в ту или другую сторону, – в какую именно, – этого Он опять не знал – не мог, не хотел, не должен был знать, чтобы Своей и человеческой свободы не нарушить. Царство Божие, благой конец «дурной бесконечности» – всемирной истории, было действительно, одну минуту, так близко и возможно, как еще никогда, потому что только в те дни был на земле истинный Царь, Помазанник Божий, Христос; а в следующую минуту, когда люди отвергли Его, было оно так же далеко и невозможно. Мимо человечества Царство прошло, как чаша мимо уст. Две были чаши: страданий Голгофских и Царства Божия; та прошла мимо Сына человеческого, если бы не прошла эта мимо человечества. Знал Иисус, что есть две чаши; но мимо кого какая пройдет, не знал – не мог, не хотел, не должен был знать, до конца…» (Д.М.)
Что значат эти слова Мережковского? Если бы люди не распяли Христа, то Царство Божие наступило бы на земле? И чаша Царства Божия прошла мимо человечества? Роковая минута и роковой выбор. Не об этом ли до кровавого пота молился Христос в Гефсиманском саду? Может быть, не страх перед физическими мучениями Его терзал, а всё было куда глубже и страшнее: одумаются, спохватятся люди и пройдёт Чаша голгофская мимо… И все люди понесут Крест ‒построение Царства Божьего. И сбудется Господня мечта: и буду ходить посреди народа Моего: “…9 призрю на вас [и благословлю вас], и плодородными сделаю вас, и размножу вас, и буду тверд в завете Моем с вами; 10 и будете есть старое прошлогоднее, и выбросите старое ради нового; 11 и поставлю жилище Мое среди вас, и душа Моя не возгнушается вами; 12 и буду ходить среди вас, и буду вашим Богом, а вы будете Моим народом. 13 Я Господь, Бог ваш…”
Левит 26:9-13
Библия, Русский Синодальный Перевод
А вдруг не захотят, чтобы Бог был рядом?
Конечно, мы можем отрицать рассуждения Мережковского. Если бы не два странных слова для нас в Евангелии ‒ “может быть”… (Притча о злых виноградарях; МФ. 21: 23-46)
«О, если бы мы только поняли, что значит: да будет воля Твоя и на земле, как на небе, — мы, может быть, спаслись бы, и с того самого места, в ту самую минуту, где и когда поняли бы это, начался бы для нас путь к царству Божию; что и будет концом всемирной истории, – царством Не-сущего.»
“Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз Я хотел собрать детей твоих, как наседка собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! (Мт. 23, 37.)
Это и значит: чудо царства Божия уже наступало, уже входило во время, в историю, и могло бы войти окончательно, если бы люди этого так захотели, как Он. (Д.М.). Когда люди были ближе всего к Богу, как не в то время, когда Бог жил с ними?! Значит, могла начаться истинно новая эра человечества — Царство Божие земное? И об этом времени мы бы могли с чистой совестью сказать — эра от Рождества Христова. Вот о чём тоскует и болит сердце Раба Божьего Димитрия…
Верно мыслил Мережковский или ошибался, но как для него, так и для нас уже не существует разницы. Ведь речь идёт не об идее будущего тысячелетнего царства, но о том, что утеряно человечеством безвозвратно! Недаром говорят, что в истории нет сослагательного наклонения. Время земной жизни Христа ушло… Даже Бог надеялся: может быть, устыдятся они Сына Моего? “Комета” Царства Божия, возможно, вплотную подошла к земле во времена земной жизни Христа, но отклонила, по нашей воле, свою траекторию… “Не захотели”… А захотим ли иметь Царство Божье внутри себя? Может быть, устыдимся сейчас своей лени и нерадивости, памятуя о приходе Сына Божьего, и будем менять мир к лучшему? Как делал это Он? Или успокоимся на “большой дороге” — успокоимся на регулярном хождении в здание церкви и машинальном исполнении правил: ношу крест, хожу в храм — уже христианин? Нужно ли вынимать меч при этом кажущемся благополучии? Вопрос остаётся открытым… Ведь, придя на землю, Христос тоже мог лишь “ходить” в синагогу и учить верующих. Вспомним, что эти беседы Христа вызывали у абсолютного большинства восхищение и удивление. А вот агрессию вызывало активное, действенное вмешательство Спасителя в судьбы людей: того оживил, того исцелил в субботу… а там опрокинул столы менял, свив бич из пеньковой верёвки…
В своё время апостол поднял меч. Но поднимем ли мы Крест?
Продолжение следует.
Часть 4. Царство Божие
«Истина от земли возсия, и правда с небесе приниче”… (Пс. 84,12)
Могилу Д.С. Мережковского венчает икона Пресвятой Троицы и надпись: Да приидет Царствие Твое.
Царство Божие – главное откровение, которое пронзило душу и сердце раба Божьего Димитрия и уже не оставило ни в этой жизни, ни в той. Рассуждения Мережковского иной раз необычны для нас. Мы часто их не приемлем, отмечая, что Царство Божье — не от мира сего, и потому на земле его не построишь. А идея Тысячелетнего Царства Христа принадлежит не Православной церкви, а свидетелям Иеговы. Но Мережковский говорит не об этом… Если мы будем, не размышляя, отвергать идею изменения сердца человеческого, то “выплеснем вместе с водой и ребёнка».
Ранее говорилось о двух Царствах. Царство Небесное – на Небесах. Потому так и называется. Но вот царство Божие… Где же оно? Здесь, на земле? Уже есть, будет или вовсе его быть на земле не может? Многие библейские философы придерживаются точки зрения: Царство Божие — не только небесное, но и не только земное. Оно начинается здесь, на земле, в сердце человека, объединённого со Христом. Далее Царство Божие ширится, соединяя в человеке материальное и духовное, земное и горнее. Но проследим за мысльюДмитрия Сергеевича Мережковского — что хотел сказать сам автор…
В Четвероевангелии неоднократно, отмечает Мережковский, говорится о том, что Царство сие – среди людей, оно наступило уже или вот-вот наступит. Что и дало повод атеистам высмеивать Святое писание: дескать, ну и где же ваше Царство? Ошибся Христос! Земля как поливалась кровью, так и поливается.
Но не мог же Господь ошибиться, говоря:
“Царство Божие достигло до вас (Мт. 12, 28), —
«нашло на вас».
Вот (уже) царство Божие посреди вас. (Лк. 17, 21)
Этим все начинается и кончается в Евангелии.” (Д.М.)
Мы имеем несколько иной перевод: “Царство Божие внутрь вас есть” (Лк. 17, 21). Так как же правильно?
Ключом ко всему, опять же, является притча о злых виноградарях. А ключевым словом в этой притче-ключе является, странное в устах Божиих, «может быть». Ну, что за «может быть» может быть у Бога, который всеведущ, от которого ничего никому не скрыть, перед которым развёрнута вся вечность? Бог и надежда, казалось бы, несовместимы. Можно настаивать на этом, но… В таком случае Бог Отец отнял бы у Сына и у людей дар свободы выбора. И вот именно из-за неприкосновенности свободы личности надежда может быть и у Бога…
К сожалению, некоторые именуют волю человечечкую попущением: вот попустил Господь сделать всё человеку, как человек сам того желал, и случилось несчастье. Меж тем, соль в гармонии воли человеческой и Божьей. Грех — это богопротивность, когда делают что-то наперекор Богу. А вот личная воля и собода в идеале должны подвести человека к любви ко Господу, и изначально они не были богопротивны. Если человечество вернётся к сей неиспорченной свободе, вот тогда истина от земли воссияет, а правда с небес приникнет к земле. Вопрос в том, достижимо ли это?
После того как избили и выгнали злые виноградари всех, посланных к ним за плодами, рабов, сказал господин виноградника:
«Что мне делать? Сына моего возлюбленного пошлю; может быть, увидев его, постыдятся».
Но виноградари, увидев его, рассуждали между собою, говоря:
«Это наследник; пойдем, убьем его, и наследство будет наше» (Лк. 20, 13–14).
Вот где конец арифметики, начало высшей математики в догмате. Если Отец, посылая Сына в мир, говорит: «Может быть», то значит, и в этом – в спасении мира, как во всем, – свобода человеческая Промыслом Божиим не нарушается: люди могли убить и не убить Сына, и, если б не убили, весь ход мира был бы иной.
Если в догмате все ясно, как дважды два четыре, что же значит:
Авва, Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня. (Мк. 14, 36.)
Мог ли бы так молиться Иисус, если бы знал, с нашей догматической ясностью, что чаша мимо Него не пройдет?” (Д.М.)
Иисус Христос, Царь царей, на земле. Царство, однако ж, не может состоять из одного царя. У царя должны быть подданные. А есть ли у Христа те, кто составляет Его земное Божье царство? Апостолы остались с Ним. Матерь Божия, равноапостольные жены с Ним. Клавдия Прокула тоже с Ним, умоляет мужа, Пилата, оставить Христа в живых… Никодим и Иосиф Аримафейский… Иосиф Обручник — вырастивший вверенного в его мужские руки Сына… Вифанское семейство… И возможно, многие другие… Кто знает, если бы не эти люди, всегда остававшиеся со Христом, спора о Царствии Божьем не было бы вовсе…Не будь сих “подданных” Царства — Царства Божьего воистину на земле не было бы.
В словах Христа Царство Божие то уже наступило, то наступит когда-то, а до этого будут войны, мор, землетрясение… Почему Господни слова столь разны? И откуда столько скорби об Иерусалиме? В отношении Иерусалима явно чувствуется в словах Господа особый смысл: Господь пришёл для чего-то решающего в жизни Иерусалима. Но город отверг Царя. И то, что было задумано – не воплотилось. Но как же так? Ведь народ даже собирался «вязать» Христа, чтобы силой привести его к царскому трону и посадить на царство? Исцелённый царь Авгарь, по преданию, так же просил Христа царствовать с ним вместе. Не раз в разных краях звали Христа на Царство. Но какое это царство? Увы, оно только земное! Земное царство лишено справедливости и равенства, лишено любви, одинаковой к каждому гражданину. А значит лишено истинной любви к Богу. Царство Христа не от мира сего уже потому, что соединяет в себе обе лини Креста — земное и небесное, и начинается с изменения сердца человеческого, а не с короны и трона.
«Мог ли Он не лгать перед Самим Собою, говоря, в течение двух-трех лет служения Своего: „царство Божие наступит сейчас“, – спрашивает кто-то из левых критиков. Этот нелепый вопрос показывает только, до какой слепоты доводит людей недостаток религиозного опыта. Надо бы спросить не «мог не лгать Иисус», а «мог ли лгать?». Не был ли Он умнее, чем это кажется левым критикам? На смех не только умным врагам своим, но и глупым детям, мог ли говорить сегодня: «царство Божие наступит сейчас», а завтра: «не сейчас», – если бы между сегодняшним и завтрашним днем не произошло что-то решающее, понятное всем: «и вы не захотели»?” (Д. М.)
Мережковский рассуждает: знал ли Отец о том, что Сын Его будет распят? Знал, наверное, но Сыну ничего не открыл. Потому и мука такая была в сердце Христа: могла быть радость для всего человечества, принявшего Бога на земле. Царство Божие остановило бы зло, и были бы отёрты слёзы со щёк нищих, голодных и босых, терзаемых бесами и злодеями; а мог быть Крест, Голгофа… Могло воцариться над землёй созвездие Креста, но взнёсся Крест Голгофский…
“Полного знания о том, когда будет Конец, у Сына человеческого быть не может. С большею ясностью этого нельзя сказать, чем говорит Иисус:
Дня же того или часа никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын; знает только Отец. (Мк. 13, 32.)
Сыну открыл Отец все, кроме этого. В этой единственной точке надо было Сыну отделиться от Отца, чтобы войти из того мира в этот, из вечности во время, – жить, страдать и умереть. Если бы знал Иисус наверное, что Конец сейчас, или также наверное знал, что не сейчас, то, в обоих случаях, не возвестил бы Блаженной Вести так, как возвестил; не жил бы и не умер так, как жил и умер.” (Д.М.)
Если бы Сын знал, что воля Отца непреложна и распнут Его по воле Бога Отца, то разве просил бы: “да минует чаша сия”? Значит, была возможность иного конца, который бы стал началом новой жизни человечества, была возможность установления Царства Божия на земле.
Чаша Царства Божия от нас ушла. Но так ли? Ведь каждый день мы молимся: «Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя как на небе, так и на земле». Зачем? Ведь не прибавляем к словам молитвы: “впрочем, это невозможно на земле!”
Каждый из нас теперь идёт сам к Царству Божию, воцаряя его вначале в своей душе, потом в своей семье, потом распространяя его на тех, кто окружает его дом, его семью. Царство Божие ширится и умножается постепенно — как хлебное тесто на закваске. И в этом от Вознесения Христова — задача и путь каждому человеку. Вот она, нива Господня, где надлежит трудиться человеку — “заквашивать” ту часть мира, которая рядом с тобой.
Мы говорим, что Господь пришёл, чтобы исполнить закон. Но если исполнить, то ничего нового на земле быть не могло. Но вот Мережковский сравнивает разные переводы:
“Слово об исполнении закона Отчего Сыном уцелело на арамейском языке…
Не нарушить пришел Я закон, а восполнить.” (Д,М.)
Восполнить… Бог пришёл на землю, чтобы дать людям недостающее. Исполнить и восполнить – это как две воды: одна стоит, а другая течёт в живом русле реки.
Не используют у нас древнюю практику: печатать переводы Евангелия со всех языков, на каких написана эта Святая книга. Народ, чувствуя неполноту и ущербность, начинает «докапывать» недостающие знания в апокрифах. Это не лучший способ познания. Дмитрий Сергеевич ужасается многим историям, которые заботливо передают люди из уст в уста, переписывают на бумажечках и свято хранят меж страниц Евангелия или за окладами иконок. А бывают и печатные варианты никуда не годных сказок. И каким же предстаёт из всей этой апокрифической писанины Христос?
“Маленькое чудовище, шаля, убивает школьных товарищей. Люди бегут от Него, как от чумы. Иосиф умоляет Его прекратить чудеса, но тщетно: чем дальше, тем хуже, – все нелепее, кощунственней и отвратительней: как бы написанный дьяволом лик, Господень.
И всего страшнее то, что Церковь это не только терпит, но и поощряет. Истинные, древние апокрифы – «Утаенные Евангелия» – такие, как «от Евреев», или «от Петра»; подлинные и драгоценные слова Господни, не записанные в Евангелии, Agrapha, уничтожаются Церковью, под предлогом мнимых «ересей», а эти варварские, позднейшие апокрифы остаются нетронутыми.” (Д.М.)
Сто лет прошло после написания сих слов, но, надо сказать, что и по сей день эта проблема остаётся открытой: в домах христиан немало хранится переписанных тетрадок с апокрифами в стиле народных сказов.
Сказочное настроение владеет умами и сердцами людей прочно. Люди ищут Царство Божье, которое приметным образом должно явиться: вот там или здесь… Но не через собственный личный труд, не через свою личную ответственность. Царство придёт не через меня, но через кого-то, а я буду пользоваться его плодами, — вот кредо человека. Поэтому люди постоянно мечтают о добром правителе — царе, президенте, патриархе, батюшке, который придёт и устроит царство справедливости. Принесёт Царство Божие на своих плечах в подарок всем. Когда им говорят, что Царство Божие — не от мира сего, очень расстраиваются. Кто-то вздыхает: да, оно возможно только на небе. Не являлись ещё миру, России сказочно справедливые и добрые цари и президенты. А кто-то разочаровывается в учении церкви: мол, специально убаюкивают нас, чтобы мы не добивались для себя справедливости и благ.
А ведь дело в ином. Царство Божие, начинаясь в человеческом сердце в виде “несущем”, нематериальном, реальным образом истекает в мир и меняет его материально. И тогда Царство Божие — “посреди нас”. В этом наш труд, основное дело каждой личности.
Что случается, когда люди не желают сами нести бремена, но уповают. что кто-то их понесёт, прекрасно показано в Библии — притча о теновнике. (Книга Судей, гл. 9; 8 -15). Пошли дерева искать себе царя. Отказалась маслина, отказались виноград и инжир. У них свои дела. Они делают доброе дело людям и очень дорожат этим. Некогда им на троне прохлаждаться. А вот терновник, не имеющий никаких благих талантов, дал согласие с радостью, предложив подданным укрыться в его ветвях: «покойтесь под тенью моею». Уютно ли покоиться под колючей тенью? Но кто не пожелает принять сию царапающую до крови тень — тех пожжёт огонь: «выйдет онгнь из терновника и пожжёт кедры ливанские». Это ли образец Божьего Царства? Это царство земное. Мог ли Христос править в таком царстве?
Мы говорим, что Бог есть жизнь. Согрешив, мы, следовательно, вырываем сами себя из жизни, нормальной и благостной.
Человек отдалился от Бога. Тщеславно мы рассуждаем, что это отдаление произошло во времена первых людей. Но, к сожалению, наша отдалённость от Бога не идёт ни в какое сравнение с отдалённостью Адама и Евы, поскольку прародители Бога знали и скорбели о потерянном рае. Предание рассказывает, что Адаму было открыто: спасение придёт от рода Давидова. Но Давиду не суждено долго жить. Он умрёт младенцем, в возрасте 2-3 лет. И поэтому спасение человечества отдаляется на неопределённый срок. Пока вновь не родится человек со столь же верующим, искренним, чистым сердцем. Тогда сокрушённый Адам стал просить Бога, чтобы Господь забрал у него 70 лет жизни и подарил их царю Давиду. Вот какая скорбь терзала душу прародителя, и какую решимость имел он, чтобы помочь воссоединению Бога и человечества. Нет, наша отдалённость от Бога бесконечно более той, которую имели согрешившие прародители. Многие из людей — наших современников спокойно говорят, что Бога нет и что можно прожить земную жизнь и без Него. А после смерти тоже ничего нет, из могил ещё никто не вернулся. Могли ли так говорить Адам и Ева?!
Пророки на земле были. Но человек не верил посредникам. Человеку была необходима связь именно с Богом. Но, чтобы восстановить эту утерянную связь, Господу пришлось на земле сразиться с той, которая уже взяла человечество в плен и обратила жизнь людей в бессмыслицу и пустоту – со смертью.
“Иисус же, опять возмутившись-разгневавшись,
входит в гробницу. То была пещера, и камень лежал на гробе. (11, 38.)
Это «возмущение», «гнев», вовсе, конечно, не на маловерных иудеев, как объясняют истолкователи, – не на людей вообще, а на последнего врага их, «человекоубийцу исконного», дьявола – Смерть, за то что он так долго держит их в рабстве, бесчестит и мучает; это гнев бойца, идущего на бой за освобождение человечества.”
“Дух Господень на Мне… ибо Он… послал Меня… проповедовать пленным освобождение… отпустить измученных на свободу.” (Д.М.)
Господь восстанавливал связи, разрушенные смертью. Жизнь обретала смысл. Но «с каждым днем служения Своего все меньше мог Он надеяться, что мир узнает Его; но должен был сохранять искру надежды, до конца, до креста. Этой нечеловеческой муки Его мы никогда не узнаем.
Если бы могли мы увидеть ту первую точку служения Господня, когда величайшее из всех искушений: «мир не узнает Меня», пронзило сердце Его, как острие гвоздное, то каким новым светом озарилась бы для нас вся Его жизнь, как приблизилась бы к нашему человеческому опыту!” (Д.М.)
“Мир не узнает Меня”… — вот оно, главное, тяжелейшее искушение Бога, самое мучительное испытание Христа, о котором люди просто не думают в подавляющем большинстве. Этот “гвоздь” забит не в руки и не в ноги Господа, но в самое сердце Иисуса.
Мир не узнал. Но были у Царя подданные — свои, кто узнал и верил. Потому был смысл воскресения. Если бы не эти простые люди, возможно, мир не обрёл бы такого великого события, как Пасха Светлая.
Мы выделяем Кириопасху, считая, что её особость обоснована совпадением с праздником Благовещения. Но Пасха, выпадающая на 7 апреля — это пасха Господня. Она совпадает с истинным днём Распятия. Благовещение тоже не случайно приходится на это число. В одно число начался путь Бога на земле и закончился. 7 апреля — это число принадлежит даже не Богородице; оно – Господне. Прозвучал благовест: Христос не только родился, но Христос воскрес на земле, смертию смерть поправ…
“Распят Иисус тоже в Пасху Иудейскую; по очень, кажется, древнему, у Климента Александрийского (200 г.), уцелевшему преданию – воспоминанию Церкви, 7 апреля 30 года нашей эры.” (Д.М.)
Насыщение хлебами – Евхаристия есть знаковое событие как по Евангельскому тексту, так и для современников Христа. Более того, Христос так часто преломлял хлеб, что Его узнавали по одному движению рук, даже когда не узнавали Лицо. Д.С. Мережковский задаётся вопросом: что было особенного в этом событии?
“…Легкости другим и тягости вам да не будет, но да будет равенство, ίσότης.
Ныне вашим избытком восполнится их недостаток, а после избытком их – недостаток ваш, да будет равенство. Как написано: «Кто собрал много, не имел лишнего; и кто мало – не имел недостатка». (II Кор. 8, 2–3, 9, 13–15.)
Там, на горе Хлебов, сделал человек Иисус то, чего никто из людей никогда, от начала мира, не делал и до конца не сделает, – разделил хлеб между людьми, сытых уравнял с голодными, бедных с богатыми, не в рабстве, ненависти, вечной смерти, как это делают все мятежи – «революции», а в свободе, в любви, в жизни вечной. Люди сами, без Него, не разделили бы хлеба, продолжали бы войну из-за него бесконечную, горло перегрызли бы друг другу, как это делали от начала мира и будут делать до конца. Но пришел к людям Он, и они узнали Его, – потом опять забудут, но тогда, на минуту, узнали. Только глядя на Него, Сына человеческого, вспомнили, что все они – братья, дети одного Отца; поняли, как еще никогда не понимали, что значит: душу твою отдашь голодному и напитаешь душу страдальца; тогда свет твой взойдет во тьме, и мрак твой будет, как полдень. (Ис. 58, 10.)
Поняли, что «мое» и «твое» – смерть, а «мое – твое» – жизнь.” (Д.М.)
Вот оно, Царство Божие земное…И Евхаристия церковная, насыщение всех из Чаши единой, это тоже начало Царства Божьего на земле. Оказывается, что к «свободе, равенству и братству» (лозунг всех революций), можно прийти в великой радости, не проливая кровь. Эту возможность революционеры начисто отрицают. Да и понятно: маловероятна такая любовь меж грешными людьми, сосредоточившими своё сердце вокруг частной собственности – своей или чужой. Или вокруг своих идей… Да, все мы понимаем, что на земле, из-за греховности человеческой, Царство Господне не построишь. Но тогда, на горе Хлебов, на какие-то минуты или часы Царство Божие снизошло на людей. И потому случившееся на горе Хлебной — величайшее событие, одна из жемчужин веры православной.
Д.С. Мережковский, рассуждая о хлебном празднике, высказывает несколько не традиционную мысль: вряд ли возможно, чтобы никто не взял в дорогу хлеба. Раньше люди вообще не выходили из дома без хлеба или лепёшки. Мережковский делает предположение: хлеб-то был. Но кто захочет из богатых делить его с нищим «сбродом»? А ведь потом вынули и отдали Богу.
Как же всё-таки произошло чудо умножения хлебов? Господь отламывал от хлеба краюху, а хлеб оставался цел и так умножался? Или хлеб и рыбы вдруг стали большими, выросли на глазах? Или, как пишет Мережковский, люди, по примеру маленького мальчика, стали отдавать свой хлеб, а Господь умножил его ещё и хлеба хватило всем — все насытились, ещё и в корзины собрали излишки? Думается, что не столь важны подробности, поскольку мы их знать не можем. Главное для нас — понять мысль Дмитрия Сергеевича:
“Было ли чудо? Было. И здесь, как везде, всегда, чудо единственное, чудо чудес – Он Сам. Отдал все, что имел; будучи богат, обнищал, и Его нищетой обогатились все. Только на Него глядя, «обратились» – «опрокинулись» – стали, как дети, и вошли в царство Божие. Первый вошел тот маленький мальчик-продавец, отдавший голодным все, что имел, – пять ячменных хлебов и две копченые рыбки, а за ним – все. Так же чудесно-естественно сердца открылись Единственному, Возлюбленному, как цветы открываются солнцу; полюбили Его – полюбили друг друга. Чудом любви сердца открылись – открылись мешки, и пир начался”. (Д.М.)
Неподъёмный камень-человек опрокинулся, перевернулся, стал с головы на ноги. Это главное чудо, происшедшее на Хлебной горе! Чудо не в том, что насытились, а в том, что стали добры друг ко другу! Стали все равно радостны! Кстати, ячменные хлеба считались пищей скота, рабов и бедняков. Так и говорили: людям – пшеница, а ячмень скоту и рабам. И вот удивительное превращение «рабского хлеба» в хлеб радости, которым насытились все. И стали счастливы, стали, как братья. Хлебная гора превратилась в гору мира, ликования и успокоения человеческих сердец — ничто скорбное и трудное, никакое неравенство не имело власти в те часы над людьми, возлёгшими на траве. К сожалению, люди сразу же позабыли о том, что стали добры друг ко другу, и помнили лишь о том, что насытились. В чём и упрекнёт их Христос. (От Иоанна, гл.6, 26 -27): «…старайтесь не о пище тленной»…
“Если же это – внутренне-внешнее чудо любви и свободы – прозрение, прорыв в иную действительность, где утоляется одна из величайших человеческих мук – неравенство, разрешается то, что мы называем «социальной проблемой»; где только и может быть найдено то, чего мы ищем так жадно сейчас и никогда не найдем, без Христа; если таков смысл Умножения хлебов, то это чудо, завтрашнее – сегодняшнее, – самое нужное, близкое, родное из всех чудес Господних, именно в наши дни, когда совершается перед нами воочию обратное чудо дьявола – умаление хлебов.” (Д.М.)
Будучи вынужденным эмигрировать из родной России на чужбину, очевидец кровавых событий, очевидец ужасного духовного, а затем, и материального обнищания и озлобления в предреволюционной царской и революционной безглавой России, Дмитрий Сергеевич имел право на такие слова. Но умаление хлебов продолжается и доныне. Умаление хлебов начинается с разобщённости людей: вырви себе кусок лучший и больший. В сердце, думающем так, для Царства Божьего места нет. А свято место пусто не бывает, как известно. И люди начинают жить по законам царства звериного.
“«В мире был, и мир Его не узнал», не узнала и Церковь: только в катакомбных росписях еще изображается чудо с хлебами, как величайшее из таинств, Евхаристия, а потом забывается и уже не вспомнится, что первая обедня – Вифсаидский обед. В память о нем, за две тысячи лет, – ни образа, ни праздника. Но не этим ли чудом с хлебами и спасет погибающий мир Иисус Неизвестный?” (Д.М.)
А жаль, что даже и праздника нет… “Ни образа, ни праздника”… Этот праздник имел бы величайшее значение для преображения человека, воспитания души, ума и сердца православных. Ведь православные миряне напрочь забыли об апостольской общине. Её прообраз – Хлебная гора, где было обращено в небытие царство звериное. Образ дал ученикам Учитель. Ученики те были прилежны… Но ведь и для нас образ дан!
“Блажен, кто вкусит хлеба в царствии Божием.” (Лк. 14, 15.)
Мы говорим, что можем вкусить хлеба в Царствии Божьем и сейчас — когда подадим краюху хлеба неимущему. Но заметим разницу: мы говорим, что Царство Божие наступает тогда, когда мы подаём милостыню. А вот народная мудрость утверждает обратное: что мысль эта неверна в корне, ибо горек хлеб подаяния. В Царстве Божием не сиюминутно, но всегда царит любовь к ближнему и равенство во благах. В Царстве Божьем хлеб и рыбу всегда делят по-братски. Несправедливый земной мир, отказавшийся жить по Божьим законам, говорит, что достаточно для православного богатого человека иной раз подавать краюху хлеба голодному, но не делать этого голодного равным себе. Чтобы богатым людям иметь возможность делать добрые дела, нужны нищие… Богатые считают существование нищих оправданным. А иначе, как богатым спасаться? Только вот нищих такое положение вещей не устраивает, они желают поменяться местами с богатыми. Может быть, они тоже будут подавать милостыню бывшим богачам! Так общество постоянно держится на «революционной волне». Можно посчитать богатых неправыми — они должны поделиться с нищими и сделать их раз и навсегда равными себе. А можно считать неправыми нищих — они должны быть, эти нищие! а то как нам, богатым, спастись?! А так, позабыв, что сам трижды в день садится за стол, человек даёт по воскресеньям подаяние — и уже полагает, что «чист» перед Богом. Кого же церковь признает правыми? Нищих или богатых?
Могут ли люди построить идиллию на земле? Пытались, да… Но всё заканчивалось крахом — либо не начавшись на деле, либо просуществовав недолго… обагрялась утопия кровью и умирала… Наверно, человечество не способно преодолеть грех и полюбить людей и Бога. И потому права Церковь: не построишь Царство Божье на земле. Но… не начав его всё же строить на земле (в своём сердце и вокруг себя), мы не попадём и в Царство Небесное… Может быть, с этого сердечного движения — разломить краюху хлеба непременно пополам и подать неимущему брату иль сестре, наперекор всем земным привычкам, и начинается движение человека вверх, его дальняя дорога к Небу?
Мы столько раз читали о лодке, в которую вошёл Иисус… но далеко не все осознают, что евангелист рассказывает, как изменялось время и расстояние в присутствии Бога! Это само по себе уже чудо.
“«В лодку вошел», по Маркову свидетельству, – может быть, воспоминанию очевидца Петра, а по свидетельству IV Евангелия – может быть, тоже воспоминанию другого очевидца, Иоанна: только «хотели принять Его в лодку», но не успели, потому что «лодка тотчас же пристала к берегу, куда плыли» (6, 21).
Стадий тридцать, около пяти километров от средины озера, где находились пловцы, когда увидели Идущего по воде, до противоположного берега, лодка, а значит, и рядом с нею, не успевший войти в нее, Иисус – пролетают, как стрела, как молния, как мысль.” (Д.М.)
Простые рыбаки были свидетелями невероятных происшествий. Не удивительно, что никто из них не сомневался, что Иисус Христос – Сын Божий. Какой пророк мог вот так владеть временем, пространством, мерой пути? Господь везде, где желали люди, сокращал путь… к берегу ли… к Царствию Небесному… Последний раз Он сделал это, будучи распятым на Кресте, когда сократил путь покаявшегося разбойника: нынче же будешь со Мною в раю.
Если бы мы были внимательны к чудесам и знамениям Господним, то понимали бы, насколько наша земная жизнь освящена. Наша пища, наша жизненная дорога, наши труды – всё освящено и благословлено Богом. Но именно потому, что увлеклись небом, запросто отдав землю нечистому, мы и не понимаем цены жизни земной. А кто не ценит земное — вряд ли оценит праздник на Хлебной горе, вряд ли оценит и то, что люди стали сыты. Кто не ценит земное, не оценит и первое знамение в Кане — простую радость простых людей на браке. Для большинства христиан земная жизнь дана исключительно для плача по Небу и покаяния. А Господь — лечил увечных и болящих, сокращал путь лодки, кормил хлебом и рыбой, превращал на свадьбе воду в вино… Тот, Кто сотворил мир Словом, на земле делал дело. В этом и было Царство Божие земное.
Сравнивает Мережковский один и тот же отрывок священного текста в разных переводах:
“Дух животворит, плоть не пользует ни мало. Слова, которые Я говорю вам, суть дух и жизнь. (Ио. 6, 61–63.) — Дух животворит плоть. Как же вы говорите: «Плоть не пользует нимало?» (Д.М.)
Благодаря нашей плоти, мы можем осуществить множество добрых дел, невозможных у бесплотных существ. Посему невозможно не ценить нашу плоть.
Господь освящал всю человеческую жизнь, все человеческие земные радости. Но человечество, тем не менее, отвергло Того, Кто делал их жизнь легче, лучше, радостней. Парадокс, и возможен лишь в искажённом человеческом уме: отвергнуть то, где лучше, и жаждать худшего, чтобы потом две тысячи лет твердить: “Господь терпел и нам велел”. Вся наша жизнь по нашим умозаключениям — плакать да терпеть, не зная ликования, мира и покоя.
Был страшный момент в человеческой истории, когда, как и в Гефсиманском саду, решалась судьба человеческого мира.
“Тогда Иисус сказал Двенадцати: не хотите ли и вы отойти от Меня? (Ио. 6, 67.)
В миг между вопросом и ответом, снова, как уже столько раз это было и будет, все заколебалось, как на острие ножа; судьбы человечества решались на веки веков; ужас был такой, какого, может быть, не было еще никогда и не будет в мире: что, если и эти Двенадцать последних отойдут, оставят Его одного? Сын Божий пришел спасти мир и не спас, – может ли это быть? Может, если и Бог Всемогущий мир спасти не может насильно; если свободы человеческой в любви не нарушает и Он. Вот что решалось в тот ужасающий миг.
…и мы уверовали и узнали, что Ты – Христос, Сын Бога Живого. (Ио. 6, 68–69.)
Это значит: «мир Тебя не узнал – узнали мы».
Ужас миновал – спасся мир.” (Д.М.)
Когда говорят, что 12 человек спасли мир, имеют в виду проповедь христианства апостолами после Вознесения Спасителя. Но нет! Они спасли мир раньше: тогда, когда сказали: “Господи, куда мы от Тебя пойдём?” Зерно Царства Божьего проросло на земле.
“Медленно великое светило Конца, солнце царства Божия, отходит от земли; медленно понимает Иисус, что время еще не исполнилось, брачный пир не готов: Агнец еще не заклан. С медленно в сердце проникающей горечью видит Он, как поворачиваются люди спиной к царству Божию:
…звать послал… на брачный пир… и не хотели прийти… но, пренебрегши то, пошли, кто на поле свое, а кто на торговлю свою.” (Мт. 22, 3–5.) (Д.М.)
Люди отвергли Бога, потому что не поверили в Него, как не верил индийский царь, что есть лёд. Индийский царь не поверил, потому что жизнь его проходила в тёплой стране, очень далёкой от ледяных торосов. Так и у человечества, — давно отпавшего от Бога, не сохранившего о Боге памяти (такой, которая терзала Адама, не пожалевшего поделиться жизнью своей ради спасения человечества), оглохшего и ослепшего, — не было веры. Точнее, вера, может быть и была, но эта была вера в удобного Бога, образ которого сложился в земном уме. А от истинного Бога сей образ очень далёк… как далеко слово “огонь” от огня живого, по образному выражению Мережковского. Бог настоящий для большинства на земле неудобен… И каждый пошёл по своим делам: кто к волам, кто торговать, кто пахать землю, кто к невесте… Царство Божие на земле им казалось ненужным…
Но были 12 простых тружеников, а с ними ещё несколько женщин и детей, которые видели Царство Божие на земле и пребывали в нём. Им уже никогда не забыть Бога… Они шли проповедовать, шли умирать… Но жить без Бога они теперь просто не могли. Да, свет рассеялся…. Орошающее росою облако, как и до сих пор происходит на горе Фавор, поднялось, улетело, растворилось по небу, стало невидимым… Царство вновь отдалилось. Но они его помнили. С ним, с Царством Божьим, навсегда соединились их сердца. И больше уже никогда не могли успокоиться — до последнего биения сердца они проповедовали о Христе и Его Царстве.
“Косность и тупость людей бесконечную так испытал на Себе Иисус, как никто.
Знал же Иисус от начала, кто предаст Его.
…Не двенадцать ли вас избрал Я, но один из вас – дьявол (Ио. 6, 64; 70).
Как бы легко мог сказать ему: «уйди»; но вот, не скажет.
Приходящего ко Мне не изгоню вон. (Ио. 10, 6, 37.)
Будет и его любить до конца – до последнего лобзания, которым тот предаст Его в Гефсимании.” (Д.М.)
ОН любит каждого из нас. И каждого в Своём Царстве ждёт. Но есть в книге “Иисус Неизвестный” один очень важный момент, отвечающий на все наши бесчисленные «почему»: почему в мире столько войн? почему столько больных детей? почему столько несправедливости? Ну и так далее… Дело только в одной лишь неправильно используемой человеком свободе? Только в том, что люди не хотят жить по законам Божьего Царства и отвергают истину и милосердие? Только в том, что отвергли Царство Божие, променяв его на царство звериное?
“Надо быть религиозно невменяемым, как люди наших дней, чтобы думать, что человечеству могло пройти даром убийство Сына Божия и что мир будет искуплен Им, не искупив себя перед Ним.” (Д.М.)
Так что же, мы обречены?..
Господь оставил нам выход и из этого тупика: взрасти в своём сердце царство Божие, как из горчичного зерна, взрасти его до размеров древа, чтобы под сенью его укрывались не только птицы, но хоть несколько человек… И путь наш к Богу сократится, как когда-то лодка в мгновение ока пристала к берегу…
(Продолжение в следующем номере)
Часть 5 Брачный пир готов, и никто не пришел
«…Не может быть Иисус Христом, Царем, в их смысле; владыкой рабов не может быть Освободитель. (Д. М.)
…Не может быть Иисус Христом, Царем, в их смысле; владыкой рабов не может быть Освободитель. (Д. М.)
Помните, как писали мелом в школе на классной доске или выводили в тетрадке: «Мы – не рабы, рабы – не мы»? С этих слов начинался букварь.
Кто же такие рабы и кто такие свободные люди? Чтобы ответить на этот вопрос, поставим перед собой другие вопросы: мы любим Бога, потому что любим? Или любим Бога за то, что Он даёт нам желанные для нас блага? Или, внимание! – любим Бога за то, что на Него можно переложить всю ответственность и снять её с себя — “маленького человека-раба”?
Помним скорбные слова Господа после чуда умножения хлебов: ищите Меня из-за хлеба. Не из-за любви, озарившей человеческие сердца – любви к Богу и ближнему… А просто из-за хлеба.
Но Бог пришёл на землю не для утверждения рабского царства – не для того, чтобы кидать рабам краюху хлеба побольше. Он – тот, Кто жаждет видеть людей истинно свободными. Ведь Бог – свободен. Могут ли быть детьми Бога рабы? Потому и называет Христос людей своими друзьями и братьями. Раб не знает, что хочет и что делает хозяин. А Христос сказал людям всё… (Иоанн, гл.15; 15)
Самый сложный и самый драгоценный дар Божий – свобода. Хлеб приложится свободному. Но людям свобода тяжела. И даже благо, полученное в избытке, может быть непосильно человеку. Потому иной раз люди более согласны свободу и Божьи дары кому-то передать, подарить, продать, как продал первородство Исав за чечевичную похлёбку …выбросить, наконец, нежели носить в себе.
Подарить свою личную свободу кому-нибудь, например, земному царю – самый удачный вариант мнимого человеческого счастья. Таким образом, человечество можно разделить на две обобщённые категории – на тех, кому хочется быть царём, иметь первородство и все мыслимые, проистекающие отсюда блага, и на тех, кому царём быть не хочется ни при каких условиях. Люди, жадные к земным наслаждениям, власти, богатству всегда старались, чтобы их было не так уж и много. А если появлялись соперники, то они старались сим свободолюбивым собратьям указать их место; ведь никому невозможно быть господином, если все равны. Потому число тех, кто желает «стать царём», допустимо лишь в небольшом количестве. А вот что касается второй условной обобщённой категории, так называемого «среднего человечества», –их вполне устраивает вариант личной безответственности. Рабской. Причём этот вариант предпочитается даже тогда, когда он явно не в пользу подчинённого большинства. Но лучше страдать, чем нести на своих плечах бремя ответственности. Таким образом люди добивались призрачного равновесия: один владеет, а все подчиняются. За многие годы нищеты и бед свобода оказалась вытоптана в человеческих сердцах – самими “средними” и их властными собратьями. И Бог, требующий от нас осознать в себе свободу и достоинство человеческой личности, воспринимается нами, как враг. Проще иметь земного царя, но только доброго! Чтобы кидал кусок хлеба побольше. А люди, в своём большинстве, со спокойной душой скажут: мы же не цари, а люди маленькие! Какой с нас спрос? Мы ни за что не в ответе… Это удобно…
Так и евреи потребовали удобно заменить Бога на царя: когда пред тобой только Бог, ты отвечаешь пред Ним непосредственно за собственные деяния; когда между Богом и народом есть царь, можно всю ответственность перенести на царя и избежать личной ответственности перед Богом. Господь говорит Самуилу: «Ведь не тебя они отвергли, но Меня.» (1 Книга Царств, гл.8; 1-22). Не в первый и не в последний раз люди вышли на борьбу с Богом, чтобы сказать Богу: отойди от нас и убери от нас Твои блага, Твои дары и Твою свободу! Подобное искушение настигало даже верующих людей – например апостола Петра (от Луки, гл.5; 1-11):
5. Симон сказал Ему в ответ: Наставник! мы трудились всю ночь и ничего не поймали, но по слову Твоему закину сеть.
6. Сделав это, они поймали великое множество рыбы, и даже сеть у них прорывалась.
7. И дали знак товарищам, находившимся на другой лодке, чтобы пришли помочь им; и пришли, и наполнили обе лодки, так что они начинали тонуть.
8. Увидев это, Симон Петр припал к коленям Иисуса и сказал: выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный.
9. Ибо ужас объял его и всех, бывших с ним, от этого лова рыб, ими пойманных…
Таким образом, у каждого человека может наступить в жизни момент, когда мы совершаем ошибку – мы просим Господа отойти. Нам тяжело с Ним. И даже блага, дарованные нам Богом, мы воспринимаем враждебно. У Петра хватило смелости принять Иисусово: «не бойся!»… Но не все таковы, как Пётр…
«Между двумя борющимися врагами, Богом и человеком, становится посредником-примирителем, Бог-Человек, Христос Иисус и, принимая на Себя удары обоих, падая жертвою обоих, примиряет врагов.» (Д.М.)
Сколько раз мы просили в Господней молитве: «да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле»… Зачем мы говорим эти слова ежедневно, если уже изначально уверены, что Царства Божьего быть на земле не может? И что конкретно каждый из нас пытался сделать, чтобы просимое стало реальностью, и Царство Божие воссияло вокруг нас… ну, хотя бы с совсем небольшим «радиусом»? Понятно, что простой человек бессилен изменить всю землю и все народы разом… Но хоть что-то постараться сделать, хотя бы для своих ближних, чтобы воля Божья совершалась…пусть даже только в нашем доме.
Увы, непокорное человечество постоянно борется с Богом, настаивая на своей человеческой воле на земле, которая, чаще всего, беспринципна, малодушна и безответственна (моя хата с краю, ничего не знаю), зачастую уже изначально ненавидя Бога даже за его блага. А Господь сокрушает непокорных. Будет ли этому конец?
Для того, чтобы положить начало примирению между Богом и человеком, чтобы воли человеческая и Божья совпали, Бог решил стать Человеком. Быть Судиёй далёким – несправедливо. Претерпеть жизнь человеческую, чтобы понять людей и, может быть, даже изменить Свою волю в отношении к человеку – таково Божье решение. Но что влечёт оно за собою? Человечество проклято. Следовательно, и Сын Божий должен пройти через проклятие Отца. Совсем на немного, но пришлось Отцу оставить Сына… Оставить – это в нашем, мягком переводе. А в подстрочнике – «проклят»:
«Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня проклял, mafedixisti?»… мир создать не мог ли Всемогущий так, чтобы Всеблагому не надо было жертвовать Сыном за мир? Нет, не мог, потому что Бог любит людей в свободе, а быть свободным значит для человека делать выбор между добром и злом…. Чтобы спасти погибающий мир, Богу надо было или отнять у людей свободу, разлюбить их, потому что свобода – высший дар любви, или согласиться на то, чтобы Сын Божий пожертвовал Собою за мир.» (Д.М.) И получается, что Сын Божий, выбрав умереть за людей и освободить их от смерти, должен претерпеть всё, что претерпевали люди, попадая, в том числе, и под проклятие человечества Богом. А так же пережить искушение личной человеческой волей. Все искушения претерпел… “Каждый день бывал я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук; но теперь — ваше время и власть тьмы” (Лука, гл.22; 53). В этом отрезке времени нет Божьей воли; есть только воля людей и власть тьмы, небытия, смерти, распада, уничтожения того, что создано. Сколько раз за жизнь претерпеваем это и мы! Именно в сие время чаще всего и сокрушается человек, теряя веру и надежду на спасение и Божью любовь именно к нему, конкретному человеку.
Любая революция есть попытка вне Бога устроить свою жизнь, самостоятельно решить свои проблемы. В том числе и проблему проклятия человечества Богом: Ты нас оставил? обойдёмся без Тебя! Мы будем обращать в небытие и уничтожать всё, что было раньше. Даже если нам будет плохо от этого – не остановимся. Разрушительный абсурд – вещь заразная и безжалостная.
Впрочем, неверно представлять революцию, как просто некий бунт разбойников-головорезов. Революции не от хорошей жизни совершаются. Самое большое горе земной жизни человечества – неравенство людей, которое отстаивают сильные мира сего. А «низы» желают эту несправедливость устранить. Но человечество пытается в революции «обойти» Бога и устроить свою жизнь прекрасно без Него. «Потолок революции» – хлеб. Как и на Хлебной горе – быстро позабыли про сердечную любовь ко Господу и друг ко другу, на какие-то часы осветившую их. Позабыли о решительном поступке бескорыстного маленького мальчика, который отдал ячменные хлебцы с рыбёшками и тем помог Христу Богу сотворить для людей чудо. А запомнили лишь то, что просто дал Бог хлеба… И с тех пор обязали Бога давать людям блага – безо всякого человеческого участия. На Хлебной горе люди сотворили чудо вместе с Богом. Но потом отказались быть Ему соработниками…Ультиматум человечества Богу: либо Сам давай нам всяческие блага, либо мы Тебя знать не хотим.
Выбор в пользу хлеба, а не неба — именно поэтому все революции либо заканчиваются ничем, либо проливаются реки крови, а, казалось бы, справедливое, новорождённое государство постепенно вновь сползает к неравенству и само изживает себя. Хотя бы потому, что хлеба хочется всем, а вот делиться им хотят не все. И значит — нет революциям конца…
Христа иудеи и римляне воспринимали тоже почти как «революционера». Но между человеческими революциями и Божьим изменением мира непреходящая пропасть. Людей интересует в революции только земля. А Христос пришёл, чтобы утвердить Божью волю, как на небе, так и на земле. Борьба Христа – это не только «хлебы», но это ещё и борьба со смертью, которая обратила жизнь людей в бессмыслицу.
Сколько людей предавалось пустым мечтаниям о «сверхчеловеке»! Но этот “сверхчеловек” – человек Божий. Просто земной человек – это лишь ступень «эволюции», выражаясь нашим языком. Новый человек – человек Божьей вечности. Он, обновлённый Адам, стоит много выше простого человека — Адама ветхого, падшего, согрешившего, удалившегося по своей воле от Бога. Обновлённый Адам и есть “сверхчеловек”. Но как не похожи на вечного человека мечтания людей!
«В золоте, которое приходило Соломону в каждый год, весу было шестьсот шестьдесят шесть талантов золотых»… (3 Книга Царств, 10; 14) Вот потолок, закрывающий небо для большинства сильных мира сего – шестьсот шестьдесят шесть талантов золотых. Золото легко может превратить человека в кровожадного зверя. «Царь Соломон превосходил всех царей земли богатством и мудростью» (3 Кн. Царств, 10;23). Но большинство правителей вожделеют лишь первого – богатства! И никак не мудрости. Мудрость обязательно обяжет заботиться о подданных. А для прельщённых – золото выше человека. Даже выше Бога. Правители несвободны пред золотом, а подданные несвободны перед правителями мира сего. Но всё, зациклившееся на временном, а не вечном, отторгнувшее себя от Бога, единственного источника жизни, единственного центра мира, – смертно. Власть смерти легла на человечество непреодолимым бременем.
Всё, что творят люди со своими собратьями, цинично списывается на “волю Божию”. Доказательство готово: слова Евангелия о том, что и волос с головы нашей не упадёт без воли Божьей. Но если мы откроем Евангелие от Луки, внимательно прочтём 21 главу, по-новому откроем для себя “пыльно привычные”, по образному выражению Мережковского, евангельские слова… (16-18): “… и некоторых из вас умертвят; И будете ненавидимы за имя Моё; но и волос с вашей головы не пропадёт”.
Итак: люди будут гнать, ненавидеть любящих Бога людей-христиан, даже умертвят, убьют их… Но не в этом воля Божья! А в том, что не пропадёт и волос с головы, ибо тело наше будет Богом восстановлено, собрано, станет бессмертным и явит себя вновь во всей первозданной красоте, обретя, наконец, полную свободу и независимость от сильных мира сего — злых духов и злых людей. Будет восстановлена бессмертная человеческая Личность, которая возможна лишь в соединении тела, души и духа.
«Мертвым догматом будет Крест, пока люди не поймут, что на Голгофе совершилась победа не только любви, но и свободы божественной.» (Д.М.)
«Мужество бесконечное нужно было человеку Иисусу для того, чтобы вступить в единоборство со смертью не за Себя одного, но и за всех живых, за все живое.» (Д.М.)
Именно потому, что Господь, не утратив свободы Божественной, имел полную свободу человеческую, никто, говорит Мережковский, не знал исхода борьбы между Богочеловеком и дьяволом. Божественное Отцовское «может быть» оставалось в силе. Как оставалось в силе и условие поединка – не Бог Сын, но Человек восстанет против врага человеческого.
«…Удивительно, и, кажется, только от двухтысячелетней привычки мы и этому уже не удивляемся, – что Церковь, считая греховною всякую «страсть», а святым – лишь «бесстрастие», не побоялась назвать величайшую святыню свою «Страстями».
Что такое «страсть»? Крайнее во всем духовно-телесном существе человека напряжение воли. В слабых, не очень страстных желаниях человек знает, или думает знать несомненно, что желает себе добра, а не зла, все равно в чем – в низшем ли наслаждении, физическом, или в высшем духовном блаженстве; знает, что хочет не погубить, а спасти душу свою. Но по мере того, как напряжение воли растет, желание становится все более страстным, – воля раздвояется, противоречит себе и противоборствует: человек все меньше знает, чего хочет себе, – добра или зла, блаженства или страдания, душу свою погубить или спасти, пока, наконец, на последних пределах страсти перестает это знать уже совсем. Воля в страсти у человека раздвояется так же, как у стоящего на краю пропасти, когда он хочет от нее бежать, спастись и броситься в нее, погибнуть.» (Д.М.)
Страсти Христовы – потому что совершаются в воле, в свободе. И человеческая ипостась Бога, такая же, как и у всех остальных людей страдала, раздираемая противоречиями: «Хочу страдать, и не хочу; вольно иду на крест, и невольно»; «Страсть к страданию – страх страдания», – в Нем и в нас одинаково действующий закон, – вот потерянный ключ к Страстям Господним.
Он, Сын Единородный, любящий Отца, как никто никогда не любил, будет «оставлен», «отвержен», «проклят» Отцом. Чтобы одолеть такой «страх страдания», какая нужна была «страсть к страданию»! (Д.М.)
Попасть под проклятие отца – многие бы из нас, земных людей, пожелали бы себе такого? Но насколько безмерно больнее это происходило в сердце Сына, который – ипостась Троицы единосущной и нераздельной! Отцом проклят, как человек, а людьми не узнан, как Бог… Непередаваемое человеческими словами одиночество… Чувствовал ли нечто подобное, эту муку разделения Сам Бог Отец? Если считать Бога бесстрастным — то, наверно, нет: трансцендентный Бог муки не имеет. Ведь говорят святые, что даже молитвы наши не достигают Его…А если исходить из Библейских текстов, где читаем о том, как Бог гневался, скорбел, переживал, миловал — то, наверно, чувствовал: имманентный Бог, общающийся с нами и принимающий наши молитвы, не может не иметь чувств. Вот почему святые так настаивают на прямом общении человека с Богом; простое чтение молитв по книжке без личностного общения не достигнет Владыки мира…
«Только что открыл Господь ученикам Своим тайну Креста:
Сыну человеческому должно пострадать (Мк. 8, 31),
и только что Петр начал «прекословить» Ему:
милостив будь к Себе, Господи! да не будет этого с Тобой, —
как «повелел ему Иисус грозно»:
отойди от Меня, Сатана! ты мне соблазн (Мт. 16, 22–23).
Мог ли бы Петр «соблазнить» Иисуса, не будь начала «соблазна» уже в самом Иисусе?» (Д.М.)
С каждым днём, с каждым часом, приближаясь к трагическим событиям, божественное «может быть» — условие свободы — всё более терзало сердце Иисуса.
«Будет или не будет совершено на земле величайшее из всех злодеяний – убийство людьми Сына человеческого, Сына Божия; скажут или не скажут люди, как злые виноградари, увидев сына:
это наследник; пойдем, убьем его, и наследство будет наше (Лк. 20, 14),
этого еще не знает Сын; не хочет знать и Отец»… (Д.М.).
Все ученики Христовы были уверенны, что Мессия пришёл, что Он – рядом с ними. Никто не сомневался в Спасителе. Но по-земному смотрят они на Царство Божие… Слишком по-земному… до того, что даже делят места в Царстве и судят, кому сидеть по правую руку, кому по левую…Кто спорит об этом? Фарисеи? Саддукеи? Нет! Самые близкие Христу люди… И как терзалось сердце Христа: ведь никто из учеников так и не понял Его до конца!
Вход Господень в Иерусалим… Люди бежали навстречу, постилали одежды и ветви, кричали «Осанна!» Каждый из них верил: Мессия пришёл! Будет Царство Его! Но… беда была в том, что каждый из них смотрел на Царство Божие глазами земной революции — приблизительно так, как пели в своё время во Франции и России: «Весь мир насилья мы разрушим… Кто был ничем, тот станет всем»… – места по правую и левую руку царя поделены… хлеб раздают… и даже смерти, страшной и неминуемой, больше нет – ведь Лазарь воскрес! И делать людям ничего не нужно: Бог пришёл и будет делать всё за нас. Сделает Он всё лучше нашего. Да, больше не будет войны – в сердце вечная неутолённая тоска «перековать мечи на орала», жажда мира, справедливости, простого земного счастья и хлеба. Но этот мир будет непременно в нашу пользу, а не в пользу других национальностей и государств… и даже не в пользу наших соседей по улице! И хлеба тоже у нас будет больше!
В божественной вечности человеку Бог отвёл особое поприще. Но вот об этом-то как раз никто из людей и не думал. Да и напрочь позабыто, что все друг другу братья…
«В I Евангелии (21,2–7) вместо «осленка», неезженного (без чуда на таком далеко не уедешь), – проще, ближе к сельскому быту и ласковей – «матка-ослица», с осленком, бегущим, должно быть, за нею, неуклюжим, вислоухим, длинноногим, смешным; или чудесно-покорно, с накинутыми и на него для мягкости одеждами, идущим рядом с нею, чтобы служить подножием ног Господних. Ослик этот – как бы игрушечный, да и все такое же – милое, детское:
Первый на земле праздник вечного мира – вот что такое Вшествие Господне в Иерусалим – единственный на земле Град Мира («Салим», schalem, значит «мир»). (Д.М.)
Перекуют мечи свои на плуги и копья свои на серпы; не поднимет меча народ на народ, и не будут более учиться воевать. (Ис. 2, 4.)
Больше всех, возможно, из двенадцати апостолов этого чуда жаждал Иуда. Мы воспринимаем апостола Иуду, как предателя и сребролюбца: из-за 30 серебряников продал Христа. Но, предупреждает Мережковский, осторожней кидайте камни в Иуду: слишком близко он стоит ко Христу. Всех 12 Христос Сам призвал, любил, учил… «На гору взошел и позвал к Себе, кого Сам хотел; и пришли к Нему.
И поставил (из них) Двенадцать, чтоб были с Ним и чтобы посылать их на проповедь. (Мк. 3, 13–14).
«Сам хотел» Иуду, «вора» и негодяя; «сам позвал его к Себе»? Или в нем одном ошибся, не узнал его одного Сердцеведец, видящий всех людей насквозь? (Д.М.)
Следовательно, любил и Иуду – единственного иудея среди остальных апостолов-галилеян. И Иуда очень любил Христа. Пока не разочаровался в Нём… Слишком по-разному они видели царства – Иуда и Христос. И потому, как на острие ножа, более всех балансировал на божественном «может быть» именно Иуда. Может быть, поймёт и будет так же с жаром сердца помогать Христу растить на земле Царство Божие среди всех людей, всех народов… А может быть, разочаруется и решит отомстить за свою боль и неоправдавшиеся надежды…
Впрочем, не из-за Иуды погиб Иисус.
«Кто Господа предал – Иуда? Нет, первосвященник Анна. Кто распял Господа – Пилат? Нет, первосвященник Анна. Иуда повесится; руки на себя наложит Пилат, хотя и по другому поводу, а первосвященник Анна мирно отойдет к отцам своим, насыщенный днями, «один из счастливейших людей» на земле, по свидетельству Иосифа Флавия, и не усомнится, вероятно, до конца, что спас Израиль, а может быть, и все человечество от великого Обманщика. И посмертную память сына своего возлюбленного дьявол сохранит чудесно: в голову никому не придет за две тысячи лет христианства, что настоящий убийца Христа первосвященник Анна.
«Анна и Каиафа», – говорили в те дни о двух первосвященниках, хотя Анна (по-еврейски Hanan) давно уже не был первосвященником: так называли его, и даже всегда впереди Каиафы, не только из глубокого почтения, но и потому, что полною в Синедрионе властью обладал он один; зять же его Каиафа, действительный первосвященник, был только слепым и послушным орудием Ганана.
Главный для всего Гананова рода источник богатства и власти было великое храмовое торжище, где сыны Ганановы, чудесные купцы, с ним самим во главе, чудеснейшим, набили цену двух жертвенных горлиц до золотого римского динария. И вот в один час торжище это разорено тем самым «Шутом-Царем» на осле. Если бы разрушил Он или сжег храм дотла, то и это, вероятно, казалось бы Ганану меньшим злодейством.» (Д.М.)
У евангелистов изгнание торгующих из храма не совпадает по времени: о нём говорится то в самом начале Евангелия, то в конце. Д.С. Мережковский считает, что, скорее всего, изгнание торгующих из храма произошло уже перед самой Голгофой. Никто не позволил бы «невидному плотнику, сыну плотника» так свободно вести себя в храме. Изгнание произошло в самом конце земного служения, когда люди уже знали и воскресшую дочь Иаира, и воскресшего сына вдовы, и воскресшего Лазаря, и отверстые очи слепорождённого…
«Низко наклонившись, искал Он чего-то на земле. Здесь, на скотном дворе, где постоянно привязывали и отвязывали скот, легко было найти то, чего Он искал: двух крепких, «пеньковых веревок», σχοινίων.
Сделать это, конечно, не мог бы один: народ помогал Ему. Как бы иначе Он мог разорить все эти нагороженные лавки и лавочки, опрокинуть все меняльные столы и столики, очистить весь огромный Внешний двор от звериной и человеческой нечисти? Очень вероятно, что и Ему самому бич пригодился, чтобы гнать не только четвероногий скот.
Как бы не произошло возмущение в народе (Мк. 14, 2), —
θόρυβος, «бунт», «мятеж», «восстание» – «революция», по нашему, – этому вечному страху Ганана, мудрого политика, чье главное правило: quieta non movere, «не двигать неподвижного», – суждено было, казалось, оправдаться: сдвинулось неподвижное – началась «революция».
Издали, должно быть, смотрят на все «блюстители» храма, segaanim, из Левитских знатнейших родов, белоручки, слуги Ганановы, одержимые тем же страхом «возмущения»:
как бы народ не побил нас камнями. (Лк. 20, 6). (Д.М.)
Переживал об этом сильнее всех «меняла менял, банкиров банкир, первосвященник Ганан.» Этот-то уж точно не о Царстве Божьем думал. Но почему же Господь, свив бич из двух верёвок и войдя, как хозяин, в храм, в Дом Отца, вдруг всё оставил? Мережковский полагает, что именно из-за Иуды и подобных ему. Слишком нездоровым блеском загорелись глаза у многих…Они торжествовали, что царство случится уже сейчас. Но Христос видит, что к Его царству не приведёт ни меч, ни бич — ни то и ни другое не способно изменить человеческое сердце. И потому – выбросил бич. Как позже попросит вложить меч в ножны. Выберет только Крест.
И всё же это было. Как бы ни старались люди вырвать бич из рук Божьих, – говорит Мережковский, – не вырвут!
«Мог ли Иисус не то что быть, а хотя бы только казаться «революционным насильником»; мог ли, в этом смысле, поднять бич Тот, Кто сказал: «Злому не противься (насильем);
Β правую щеку ударившему тебя подставь и другую»; «Любите врагов ваших» (Мт. 5, 39–44) и прочее – все, что мы затвердили так бесполезно-безнадежно-бессмысленно, как таблицу умножения? Нет, не мог. Но если это так, то почему же столько о биче «соблазнов» было и будет, столько отчаянных усилий вырвать бич из рук Господних?
Бич – только «символ», «прообраз»; плотского бича вовсе не было, – начинает соблазняться уже Ориген. Но если так, то почему же ев. Иоанн изображает бич с такою наглядно-вещественной точностью: «свил бич из пеньковых веревок»? Судя по тому, что бич выпал из синоптиков, он уже и для них был «соблазном», skandalon; уже и они испугались «революционного насилия» (этот страх и соблазн – лучшая для нас порука в том, что память о биче исторически подлинна). Очень знаменательно, что в одном только IV Евангелии, самом «духовном» и «нежном» из всех, уцелела эта «грубость» и «вещественность».
Вечная мука всех честных людей – как бы раз навсегда предрешенная в судьбах мира, каким-то дьявольским промыслом предустановленная защищенность, неуязвимость, безнаказанность, всех овладевших миром негодяев, все равно «революционных», «мятежных» или «охранительных». О, если бы знать, что бич Господень ударил по лицу хоть одного из них, – какая была бы отрада!
Он придет. Он не минует, –
В ваши храмы и дворцы.
К вам, убийцы, изуверы,
Расточители, скопцы,
Торгаши и лицемеры,
Фарисеи и слепцы.
(Зинаида Гиппиус-Мережковская).
(Д.М.)
Он пришёл ради и земной справедливости, ради и земного хлеба. Но не только ради этого одного! Богу важнее Сердце — средоточие нашей человеческой Личности; сердце, в коем неразрывно духовное, душевное и телесное. Без пульса, стука сердечного, не живёт человек. Сердце не только стучит и бьётся от того, что качает кровь. Оно стучит и бьётся, пробуждая нашу совесть.
И, оставив (покинув) их, вышел вон из города в Вифанию и там провел ночь, —
Если так врезалось в память, то значит, и в сердце. (Д.М.)
И вот тогда «тень сомнения прошла по сердцам: «Тот ли это, которому должно прийти, или ожидать нам другого?» (Д.М.)
А если другого, то, значит, этот – обманщик? Достоин ли жизни тот, кто так обманул надежды наде-явшихся? Скорбели все: Христос – о своём, ученики Христовы – о своём, люди, Ганан и его приспешники – каждый тоже о своём…
До сих пор искушает человечество и рассказ евангельский о том, нужно ли давать подати государству. «Кесарево кесарю, Богово Богу»…
«Умное, наконец-таки, умное слово!» – восхищаются двадцать веков те, кто на все остальные слова Господни плюет. Чем восхищаются? Мудрым «отделением Церкви от государства», царства Божия – от царства человеческого, земного – от небесного. Но если бы что-нибудь подобное мог сказать Иисус, то отрекся бы от главного дела всей жизни своей – царства Божия на земле, как на небе.
Стоило бы им только прочесть на лицевой стороне монеты: «Tiberius Caesar, divi Augusti filius», «Кесарь Тиберий, Августа Божественного сын» и на стороне оборотной: «Pontifex maximus», «Первосвященник», – чтобы понять насмешку.» (Д.М.)
В том-то и дело, что, так называемое, отделение церкви от государства есть утопия, однако же самая живучая в мире. Бог есть жизнь, – повторяем мы заученно. Тогда в ином свете открываются привычные слова. Получается так: отделение жизни от государства… государства от жизни. И как вам это понравится? Такое государство – мертворождённый младенец: в тот момент, когда родился – умер; в тот момент, когда уже есть – уже его нет.
«Многие сердца воспламенялись надеждой, что народ иудейский может быть освобожден им (Иисусом) от римского ига. Он же находился, обыкновенно, перед городом, на Масличной горе, – (каждый день уходил на ночь из Иерусалима в Вифанию, по свидетельству Марка и Матфея), – где творил исцеления, будучи окружен ста пятьюдесятью учениками и множеством народа. И, видя, что может он совершать словом все, чего ни захочет, открыл ему народ желание свое: чтобы, войдя в город, перебил он римских воинов с Пилатом и воцарился. Но этого он (Иисус) не захотел».
Здесь, в Иерусалиме, повторяется то же, что там, в Вифсаиде, по Умножении хлебов: народ хочет сделать Иисуса царем, и Тот, как будто сначала согласившись, потом отвергает царство – «обманывает» всех. Этого Ему никогда народ не простит. Те же уста, что возглашали «Осанна!» – завопят: «Распни!» (Д.М.)
Не захотели… Сколько раз за земную жизнь с горечью Иисус повторит эти слова! В планируемом земном Божьем Царстве, как ни парадоксально, но главную скрипку играют именно люди! Но нам нужно, чтобы сольную партию сыграл Бог. Нам удобнее быть на задворках, чтобы не иметь ответственности. Мы не хотим, не желаем ответственности, да ещё такой великой: быть деятелями активными, добрыми, быть садовниками не только земли, но и вселенной.
Когда верили, что царство хлебное уже настаёт, радовались, что к власти приходит свой – каменщик и плотник, строитель домов. Он воссядет на Царском троне и будет вершить Один за всех. Но когда решили, что Он «обманул» их, то бедные родственники были поставлены Христу в главную вину!
«Вместо слишком для нас привычного Иисуса Плотника представим себе Иисуса портного, столяра или сапожника, и мы сразу поймем, а может быть, и простим негодование и ужас тех, кто слышит, что сапожник этот, столяр или портной есть «от начала Сущий», что Им «небеса сотворены» и что Он «грядет одесную Силы на облаках небесных» (Мк. 14, 62). Только что ел головку чеснока, отирал пот с лица или ступал босыми ногами по грязным лужам иерусалимских улиц – и вдруг: «Я сошел с небес». (Д.М.)
И быстро ликование толпы обратилось в ненависть. Воистину – от любви до ненависти один шаг. Это когда любят не просто потому, что любят, а любят за что-то. И если любимый решил сделать нечто свободно, вразрез с мыслями любящих, на его голову обрушивается испепеляющая ненависть. Любовь большинства людей не имеет в себе даже зерна свободы. Этим она отличается от любви Божьей. Бог и апостолов спрашивал: не хотите ли и вы отойти? Бог кого любит – тот свободен, а мы кого любим – тот наш раб по гробовую доску. Увы! Многие даже и к Богу так бы относились: если мы Тебя любим, то уж будь обязан исполнить все наши прошения и даровать всё, что нам захочется. И царство справедливого хлебного равенства построй, будь добр, Сам! Это уже вменяется в обязанность Богу. А иначе – не станем любить и скажем, как гадаринские жители: отойди!
«Время Конца для самого Иисуса не установлено неподвижно в догмате, а постоянно движется в опыте; то близится, то удаляется, смотря по тому, хотят ли Конца люди или не хотят.» (Д.М.)
Вот почему время конца никто и не знает. Оно зависит от нас! А мы свободны в выборе… Впрочем, и конец все понимают по-разному. Для одних — это ужас, для других – “конец дурной бесконечности”, ликование от того, что люди, получив нетленные прославленные тела, будут жить в тесном общении с Богом. Они будут трудиться сами, создавая Царство Божье — справедливое и мирное. Каждый человек привнесёт в это царство свой личный вклад, своё личное делание. Бог доселе делает – и нам делать! Потому Андрей Рублёв изображал Страшный Суд на фресках в лучезарно-голубых тонах: Страшный Суд — великое время установления на истерзанной земле истинной справедливости и правды Божией, Божьей воли, с которой бьётся в унисон каждое человеческое сердце. Страшный Суд – время земли прекрасной и обновлённой. Наконец на земле расцветёт райский сад… И осветится земля Светом тёплым… родным… Невечерним…
Церковь учит нас быть милосердными. Но мы научаемся плохо. Послушали проповедь, да и разошлись. «Сытое брюхо к учению глухо».
«…Когда… те скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе?
И скажет им: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших (самых маленьких, то не сделали Мне. (Мт. 25, 31–41.)
Где это могли бы понять люди лучше всего? В церквах? Нет, в революционных подпольях, на каторгах, в тюрьмах, в больницах, в публичных домах, – всюду, где человек раздавлен наибольшим социальным гнетом. (Д.М.)
Да, этих «училищ» на земле несметное количество. Но беда в том, что богатые, кроме земной церкви, ни в какие другие училища жизни не попадают. Вот и причина, почему церковь постепенно отделяется от забитого простого народа: в ней всё более собираются сытые и обеспеченные. Они ходят в храм регулярно. А те, кто в тюрьмах, больницах, кого безысходность жизни заставила торговать собою в публичных домах — церковь не посещают: вначале – некогда или давит стыд за грех, или сил нет от усталости и болезней. А через время – уже и не хочется идти в храм. Церковь становится человеку чужой, кажется тоже сытой, тоже прельстившейся, но по-своему. И когда приходит революция, народ сметает и церковь. Ведь главный принцип нашей земной церкви –“подавай милостыню и спасёшься”, – на самом деле является страшным обманом: если есть, кому подавать милостыню, и есть, кому её принимать, значит нет справедливости на земле, нет земного Божьего Царства, а есть бедные и богатые, ликующие и скорбные, обеспеченные и не имеющие ничего. Верующие в Бога утверждают опровержение Царства Божьего, как своё знамя: придавая милостыне незыблемый статус, мы придаём незыблемый статус неравенству, несправедливости, то есть отрицаем Божью волю и Божье Царство, мир Хлебной горы как таковые.
«Кажется, прав Иоанн: что-то «знал от начала» Иисус об Иуде, – не то, конечно, что он предаст Его, а то, что может предать, как никто, но и верен может быть, как никто. Если так, то, может быть, сам Иисус «захотел» Иуду, полюбил его потому, что почувствовал в нем величайшую возможность добра или зла, точку сопротивления наибольшую во всем Израиле – во всем человечестве.
Мог Иуда предать – и не предать: был свободен. Если бы не предал, остался верен до конца, – как знать, не наступило ли царство Божие сейчас! Страшная тайна добра и зла в Иуде, человеке и человечестве, – тайна бесконечной любви – свободы во Христе.» (Д.М.)
Вновь и вновь возвращается Мережковский в мыслях к апостолу Иуде. Мы-то на него в своей праведности и не смотрим. Пренебрежительно относимся к его апостольству. А вот Мережковский видит особую значимость. Нам мешает гордость: как он мог предать? Вот я-то Христа люблю! А Мережковский пристально вглядывается в путь Иуды апостола. В руках Иуды – касса, деньги. Страшная проверка совести! В голове Иуды — “человеческое” Божье Царство, не совпадающее с Царством, которого желает Христос. То, чего столь горячо желает утвердить человек-Иуда, совершенно не нужно Богу Сыну.
«Все равно, победить или погибнуть, только бы скорей, – не завтра, а сегодня – сейчас. Если так, то понятно, почему Иуда пришел к Иисусу в те дни, когда думали все, что царство Божие наступит «сейчас» (Лк. 19, 11), и отошел от Него, когда понял, что не сейчас, – надолго отсрочено.
Больше всех учеников верил Иуда в царство Божие и усомнился в нем больше всех.
Чем подкуплен Иуда? Золотом? Нет, спасением Израиля: «Лучше, чтобы один человек умер за всех, нежели чтобы весь народ погиб». В этом Иуда с Гананом встретились, «друг» – с врагом; два конца веревки соединились и затянулись в мертвую петлю предательства.
Очень глубоко объясняет Ориген: Иисус не покинул Иуду потому, что «до последней минуты надеялся», что он может спастись.
Последнее испытание Иуды – испытание волей: волен предать, волен остаться другом… Но не это ли испытание сокрушает более всего и нас на жизненном пути?! Трудный и великий дар – свобода. Особенно, когда ты волен представлять себе Божью волю по-человечески – с великим креном выгоды в твою сторону. И не важно, личную выгоду или выгоду твоего народа, государства.
«Этой-то свободы, кажется, и не вынес Иуда: сделался орудием зла нечеловеческого: «вошел в него сатана». Остался ли в нем или вышел, мы не знаем. Сделав через него дело свое, может быть, бросил его, как выжатый плод или пустую личину.
Крайнее зло нераскаянно, потому что здесь, на земле, почти всегда счастливо: счастлив Ганан, Иуда несчастен. Крайнего зла, сатанинского, кажется, не было в нем; было только среднее зло, человеческое, чтό еще ужаснее, конечно, как мера всего человечества.
Суток не пройдет от предательства, как Иуда уже раскается: согрешил я, предав кровь неповинную.
Страшным судом осудит себя и казнит: пошел и удавился. (Мт. 27, 4–5.)
И на страшном конце Иуды все еще неизгладимый, темным блеском блистающий знак славы апостольской.» (Д.М.)
Отчего так ненавистен людям апостол Иуда? От того, что предал Бога? А вот Мережковский говорит: нет, не поэтому! Мы смотрим в Иуду, как в зеркало, и видим в нём своё предательство по отношению к Богу. Потому лучше от этого зеркала с презрением отвернуться. Ведь Бога мы хотим воспринимать, как верхнее дополнение земного быта — инструмент для решения наших земных проблем.
«Проклят Иуда людьми потому, может быть, что слишком людям близок. Да, как это ни страшно сказать, – стоит каждому из нас только заглянуть в себя поглубже, чтобы увидеть Предателя: все, кто когда-то в детстве верил во Христа, а потом отрекся от Него – «предал» Его, – «Иуды» отчасти. (Д.М.)
«Сыном погибели», называет Господь Иуду (Ио. 17, 12). Слово это переводит Лютер не точно, но глубоко:
Потерянное дитя,
das verlorene Kind.
«Блудного Сына» принял отец и простил. Есть, может быть, в каждом из нас «Иудин кусочек», «блудный Сын», «потерянное дитя», или «Сын погибели».
«Господь Иуду простит», – этого мы не смеем сказать, но и «не простит» тоже сказать не смеем.» (Д.М.)
Все, что дает мне Отец, ко мне приходит, и приходящего ко Мне не изгоню вон (Ио. 6, 37)…
Только на это каждый верующий человек и надеется. Заветное слово Господне: «может быть»… В этом Божьем «может быть» – наше сердце. Только благодаря этим двум словам наше сердце бьётся: может быть, Господь помилует и нас – нас, кто приходит к Нему, Своих “потерянных детей”, – и не изгонит вон?
Первородный грех, разделивший человека и Бога – что он значит? Он значит, что был сделан неверный выбор – первый свободный выбор людей между добром согласия и злом протеста и своеволия, злом действия наперекор просьбе… злом действия вожделенного, но явно во вред себе, лишь бы остаться безответственным… – первый грех, зародившийся в человеке. Ответы первой супружеской четы пронизаны этой безответственностью от начала и до конца: это сатана искусил меня… это жена, которую Ты мне дал, искусила меня… Так в мире, может быть, и появилось время вместо вечности… Безответственность и малодушие не имеют места в вечности. Безответственность, ложь дробит жизнь на маленькие кусочки, обрывки – время прошлое, настоящее… а будущее – всегда под вопросом. Мы о будущей жизни боимся и думать. А вот святые, Богородица знали о будущей жизни совершенно точно. Неверующему и грешному – время; верующему и святому, обоженному – вечность.
Не может быть человек вечен до тех пор, пока не упорядочит свою свободу … Адам и Ева протянули руку свободно – и тем опротестовали слово Бога. Парадокс в том, что, возжелав стать, как боги, возжелав стать свободными творцами, люди отреклись от личного дела, отказались нести ответственность за содеянное, добровольно приняли позицию “людей маленьких”, не отвечающих ни за что. Все мы, потомки Адама и Евы, так же спрятались за время, как прародители за кусты и деревья. Мы будем, как “боги”, и будем творить невесть что, но отвечать за содеянное нами и упорядочивать наши дела будешь Ты, Бог: ведь мы скажем, что на всё воля Твоя!.. Это позволило даже Гитлеру приказать начертать на поясах своих солдат: “С нами Бог!”
С тех пор каждому человеку спасение в свободном возвращении к Богу: движение человеческого сердца от протеста к согласию, от зла к добру и любви, от неделания к деланию, от безответственности к хозяйскому отношению ко вселенной и земле, от человека “добровольно маленького” к безгордостному величию – образу и подобию Божьему.
Когда-то евреи отреклись от теократии и заменили её на власть царя. Теперь же, в последние дни земной жизни Христа, они провозглашают: кто объявит себя царём – тот враг кесарю! Уже не нужен даже свой царь – лучше чужой… На чужого ещё проще списать накопившиеся личные, народные, государственные проблемы и сказать привычно: “Так дал Бог — терпеть от чужого царя”…
Парадокс, но Бог по отношению к земному царю-кесарю рассматривается людьми – самим кесарем и всеми его подданными в государстве – как революционер, восставший против человеческой несправедливой власти, человеческого равнодушия и упрямой нерадивости. И этим участь Бога на земле была предрешена.
Окончанеи в следующем номере.
Часть 6. Люди, помогайте Богу
«Пятым Евангелием» называет… Ренан Св. Землю. (Д.М.)
Пятым Евангелием» называет… Ренан Св. Землю. (Д.М.)
Каждый христианин тоскует по земле Господней. Кажется, легче будет понять Евангелие, если пройти по тем камням, где ступала нога Господа, попить воды из того же источника, откуда пил Он, войти в воды Иордана, омывавшие тело Спасителя.
Очень, очень жаждет каждый верующий человек понять Евангелие. Но чтобы понять – нужно прожить жизнь… Кто знает, может быть, наша земная жизнь и есть настоящее пятое Евагелие?
«Тогда говорит им Иисус: все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь; ибо написано. «Поражу пастыря, и рассеются овцы». Когда же проснусь, пойду вперед вас в Галилею. «(Мк. 14, 27–28.)
“Ночь соблазна” настигает в своё время каждого верующего: есть ли Ты? Слышишь ли Ты? Любишь ли Ты и меня, Отче? Умолим ли Ты иль нет? И вновь приникаем к строкам Евангелия, надеясь найти в них ответ…
«Сколько людей жертвовали, жертвуют и будут жертвовать собою за что-нибудь одно в мире; но только один Человек Иисус пожертвовал Собою за все в мире – за весь мир. Сколько людей умирало, умирает и будет умирать, чтобы избавить человечество от одного из бесчисленных зол; но только один Человек Иисус умер, чтобы избавить человечество от корня всех зол – смерти: только Он один умер, чтобы никто не умирал. Жертва Его единственна, так же как Он сам – Единственный.» (Д.М.)
Сколько раз Господь уходил от людей, чтобы остаться наедине с Отцом. В горах, пустыне, в уединённом месте оставался ночью… И домашние иль ученики не находили Его утром в постели. Куда ушёл? Ушёл побыть с Отцом наедине. Тяжко Богу с людьми.
Но вот подходит момент Жертвы. И так глубоко в эти мгновения Христос стал Человеком, что ищет людской поддержки. Не желает остаться наедине с Отцом, чтобы не задать Ему страшный вопрос раньше времени… Этот вопрос вырвется из уст Христа уже на Кресте.
«Хочет быть наедине с Отцом, но в первый раз в жизни хочет с Ним быть не совсем наедине: и человеческую близость чувствовать хочет; ищет как будто защиты Сын Божий у сынов человеческих; хватается за них, как утопающий за соломинку.
И, отойдя немного, — «на вержение камня» – так далеко, как падает брошенный камень, – с точностью определяет Лука (22, 41), — пал на землю (Мк. 14, 35); пал на лицо Свое. (Мт. 26, 39.)
Новый Адам уподобился ветхому: здесь, как нигде, сделался Небесный земным, к персти земной приник.
Ты свел Меня к персти смертной. (Пс. 21, 16.) (Д.М.)
Всё висит на волоске: предаст Иуда или не предаст? Оправдают люди или нет? Распятие или Царство Божие? До последнего, до кровавого пота верит в каждого человека, в каждого друга. В каждого верит, но о каждом уже знает нечто.
Нет, не только страшат муки физические. Страшит мучение духовное, ибо знает: физическую муку примет лишь только от того, что люди не захотят принять Бога до конца. И, отвергнув Царство Божие на земле, потребуют убить Сына Божьего.
Вот и стража. Что же друзья Господни? Вынули мечи. И, возможно, Господь благодарен за эту земную защиту, земную дружбу и преданность. Потому, хотя и велит вложить меч в ножны, не осуждает: друзья делом решили противостоять тёмной реальности.
«Итак, если верить надежнейшему, кажется, свидетельству вероятного очевидца, Петра, Господь не осудил обнаженного за Него меча». (Д.М.)
Скоро в мир придёт нечто новое, и мир весь необратимо изменится. После Крестной Жертвы. Ради этого и пришёл. И благодарен за помощь. После Воскресения появится новое в отношениях Бога и человечества: двусторонняя благодарность, устремлённая друг ко другу – от Господа к людям, от людей – ко Господу. Себя открыто явили реальная деятельность людей, реальное противостояние злу, которое так долго ожидал от человечества Господь. Люди по своей свободной воле, вопреки всему смертному, утверждают семя Царства Божьего на земле, продолжая дело Христово.
«Евхаристийная молитва в «Учении Двенадцати Апостолов»:
благодарим, Отче, Тебя,
за жизнь и познание, их же Ты дал нам через Иисуса, раба Твоего.
…Так же как хлеб сей, на горах некогда рассеянный, соединен воедино, – да соединится и Церковь, от всех концов земли, в царстве Твоем.
…Милость Божия – (царство Божие) – да приидет, да прейдет мир сей,
Господь гряди!
Аминь…
«Хлеб сей есть вечной жизни лекарство, противоядие от смерти», – учит Игнатий Богоносец, ученик учеников Господних. Это значит: с Телом и Кровью в Евхаристии как бы новое вещество вошло в мир; новое тело прибавилось к простым химическим телам, или точнее, новое состояние всех преображенных тел, веществ мира.
«Вот Тело Мое, за вас ломимое», – говорит Господь не только всем людям, но и всей твари, — ибо вся тварь совокупно стенает и мучится доныне… в надежде, что освобождена будет от рабства тления в свободу… детей Божиих (Рим. 8, 22, 21).» (Д.М.)
Литургия до сих пор и на все времена — самое чистое, самое бескорыстное действо: без цены ценна, непорочна, независима от личностей её совершающих, соединяет со Христом и не имеет конца… Она дана нам в утешение и укрепление сил — хлеб голодным в дороге, вода живая в пустыне озлобленного мира. Ею кормимся, ею живём. И пребудет она с нами до скончания века…
Да, скоро родится новое человечество. Но пока мир пребывает в муках рождения… Мука смертная Христова — мука рождения нового мира.
Вот предстоит Господь пред Пилатом. И этот может спасти. А может не спасти. Люди решают быть Царству Божьему на земле, как на Небе, или опять отдалится оно на неопределённое время.
«Пилат – не «святой», но и не злодей: он, в высшей степени, – средний человек своего времени. «Се, человек!» Ессе homo! – можно бы сказать о нем самом. Почти милосерд, почти жесток; почти благороден, почти подл; почти мудр, почти безумен; почти невинен, почти преступен; все – почти, и ничего – совсем: вечное проклятие «средних людей». (Д.М.)
Вот жена Пилата – Клавдия Прокула – эта не средняя. Эта бежит, спешит, чтобы успеть предупредить мужа; пишет записку, верно, молится, чтобы муж понял, услышал…Действует, сопротивляется злу; и не говорит лицемерно: “Ну, Бог так дал, чтобы праведник сей умер”… И снова колыхаются чаши весов из стороны в сторону: быть Царству Божьему среди людей сейчас или не быть?
По Божьему промыслу выберут из двух одного Иисуса. Потому что имя Вараввы тоже Иисус. Разбойника или Бога предпочтёт мир?
«Итак… сказал им: кого же хотите, чтобы я отпустил вам: Иисуса Варавву или Иисуса, которого вы называете Мессией-Царем? (Мт. 27, 17.)
«Нет у нас иного царя, кроме кесаря», – только ли от Сына отрекаются? Нет, и от Отца, потому что у народа Божия, Израиля, Царь Единственный – Бог: «Господи! царствуй над нами один». Сын и Отец уйдут из дома Израиля: се, оставляется вам дом ваш пуст. (Мт. 23, 39.) (Д.М.)
Дом остаётся без Бога…”Се, оставляется вам дом ваш пуст”… Богу предпочли люди людей — себе подобных. Большая часть людей решила не противостоять злу. И даже если бы группа учеников Христовых и одержала победу, добилась бы отмены казни — это не изменило бы мир. Ведь большая часть людей не переменила своего сердца. А значит, возможность Царствия Божьего на земле по-прежнему нереальна. И главное: отсутствие в таком случае Крестной Жертвы Спасителя не дало бы возможности и избранным последователям Христа обрести бессмертие. Путь для Господа оставался только один — Голгофа.
«Кто-то сказал: «Иисус был осужден справедливо, потому что весь дух Его учения находился в противоречии со всем существующим порядком вещей».[912] Так оно и есть, конечно. Весь вопрос в том, лучше ли «существующий порядок вещей» или то, чего хотел Иисус.» (Д.М.)
Голгофа… Отчего так называется данное место? Объяснение находим в арамейском языке, на котором разговаривал Христос.
«Ото всюду видное, римскими палачами излюбленное место казни, по-латински calvarium, «лысое», по-гречески, κράνιον, «лобное», а по-арамейски gol-gol’tha, «мертвый череп».[942] Голый, круглый, скалистый бугор, может быть, с тремя оставшимися от покинутой каменоломни, какие встречаются доныне в этих местах, темными дырами, как бы пустыми глазницами и оскаленным ртом, совершенное подобие мертвого черепа, – вот что такое Голгофа.» (Д.М.)
Здесь, на этом страшном месте предстоит Господу закончить земной путь. И к злодеям причтён… А злодея и разбойника Иисуса Варавву люди потребовали отпустить.
«Каждый злодей несет свой крест», — таков римский указ относительно смертной казни через распятие. Именно поэтому заставили Христа нести к Голгофе свой Крест. Но сил у Бога не достало. И тогда согласился нести Крест Симон, возвращавшийся с поля. «Кто не несёт со Мною Креста, тот Мне не брат». Символически в этом отразилась вся скорбь мира: Бог понёс на Себе все человеческие злодеяния. Для чего пришёл Господь? Для установления Царства Божьего на земле. Вот этот Крест — Царство Божие — и есть та тяжкая ноша, которую без помощи самих людей Богу не донести. Люди, помогайте Богу! Помогайте, ибо без вашего участия Царство Божие не наступит.
Не все хотели и хотят нести сей крест. Отказался помочь Христу Вечный Жид Агасфер. Даже не крест понести, а просто отдохнуть у порога дома попросил Агасфера Христос. И в этом отказал Господу хозяин. Иудейское превратно понятое: власть Бога — как на небе, так и на земле; потому — зачем вмешиваться? Уж коль приговорили “злодея” к казни — следовательно, достоин… так дал ему Бог.
По одному из преданий Агасфер сказал Христу: “На обратном пути отдохнёшь!” То есть, ты же обещал воскреснуть! Вот когда воскреснешь и докажешь мне, что ты — Бог, тогда я тебе разрешу у меня отдохнуть! Но пока не докажешь — я тебе не помощник! Долго придётся потом человеку этому ждать: не имеет смерти и он; только в радость ли Агасферу бессмертие — неприкаянное, блудящее вдали от Бога… Бога, от которого отказался сам…по воле своей?
«В сердце Распятого, в сердце Креста, скрещиваются две линии: горизонтальная, земная, и вертикальная, небесная.
Все, что на небе и на земле, возглавить Христом (Ефес. 1, 10)» (Д.М.)
Крест разделил людей. Крест разделил даже человека пополам – одна часть предаёт, а другая плачет. Но, как это чаще всего бывает, отчего мы плачем? От того ли, что предали Бога или собрата? Нет, мы плачем о себе. Нам горько, что мы выглядели не очень благородно, что мы можем понести наказание, что люди увидели нашу немощь, нашу неприглядность, что Бог может отвернуться от нас, что мы отворачиваемся от самих себя — от самих себя нам тошно и противно…
«Плачет Петр, слезы льет о себе, а как за него льется Кровь на Голгофе, не видит. Криком петуха заглушен для него стук вбивающих крестные гвозди молотков». (Д.М.)
У Креста стражник – римский сотник Лонгин. Полуслепой, страдающий катарактой. Это он прободет Тело Господа копьём. Брызнувшая из Тела Господня Кровь попала на больные глаза сотника. И Лонгин прозрел. «Истинно Человек Сей был Сын Божий» (Мк. 15:39). В Евангелии от Марка подчёркивается, что Лонгин сказал сии слова вовсе не из-за одного исцеления, но от того, что видел, как поколебался мир во время Крестной Смерти, когда услыхал последний крик Господень.
«Рим» значит «мир»: все язычество – все человечество – присутствует здесь, на Голгофе, в лице этого римского сотника. Только этим ключом – Крестом – отомкнется, по слову Павла (I Кор. 16, 9), «широкая дверь» для язычников; только здесь взойдет «свет к просвещению язычников» (Лк. 2, 32).
Апокрифы рассказывают дальнейшую судьбу Лонгина. В жизни Лонгина Пилат сыграл весьма низкую, неблаговидную роль. Труслив и послушен, именно Пилат, естественно, по приказу свыше, посылает стражников разыскать благовествующего Лонгина и его семью, а также, его сподвижников. Стражники остановились на ночлег в доме Лонгина. Не подозревая, кто хозяин дома, рассказали о цели своего похода. Тогда радушный хозяин открывает им своё имя. Воины предложили сотнику бежать. Но Лонгин и все, кто был с ним, отказались. Ведь стражники были бы наказаны, не просто наказаны — казнены. Поэтому Лонгин предпочёл отдать свою жизнь за Господа и спасти подневольных солдат. Не потому, что не дорожил земной жизнью. Просто теперь Лонгин знал, куда он идёт и к кому… Он знал, что не умирать он идёт, а жить…Солдаты принесли головы казнённых Пилату, тот приказал выбросить головы святых на мусорную свалку. Головы были найдены слепой женщиной, которая их похоронила и прозрела.
«Я пришёл принести не мир, но разделение»… Весь мир разделился у Креста. Агасфер прогнал Бога от порога дома. Ученики рассеялись, как овцы без пастыря. Но здесь, у Креста стоят жены-мироносицы. А может быть, здесь, у Креста, стоит и тот маленький мальчик, отдавший на Хлебной горе свои нищенские ячменные хлебцы и рыбу Господу — как же забыть ему радость пришествия Божьего Царства в человеческие сердца? Здесь у Креста сотник Лонгин. Здесь у Креста и Иосиф Аримафейский с Никодимом. И Симон, понёсший Крест Господень, здесь же… Значит, дело Божие продолжается на земле. И уже борются против смерти и диавола обычные люди! Ещё несколько часов назад это казалось немыслимым. Человек вспомнил, что он – не только «персть земная», но Бог вновь вдохнул в человека дыхание жизни. Следовательно, может человек восстать против мира нечистых духов, против смерти, против врага рода человеческого. Как и против сильных мира сего, которые запросто распоряжаются жизнями и судьбами человеческими. Крест победил.
«Вот почему для нас особенно важно свидетельство, может быть, и не будущего «святого», Лонгина, каким сделают его Апокрифы, а такого же, как мы, вечно грешного…
Вера Камня-Петра песком рассыпалась, а вера Марии – камень. Мужественность в любви оказалась бессильной; сильною – женственность. Солнце мужской любви заходит в смерти; солнце женской – взойдет в Воскресении»…
«Здесь, на Голгофе, где снова, как уже столько раз в жизни Сына человеческого, но теперь, как еще никогда, судьбы мира колеблются на острие ножа между спасением и гибелью, – это исповедание сотника решает, что мир все еще может спастись. «Есть ли в мире живая душа?» – на этот вопрос, вопль умирающего Сына Божия отвечает один из сынов человеческих: «Есть!» – и спасает мир здесь, на Голгофе, почти так же, как Петр в Кесарии Филипповой, когда на вопрос Иисуса: «Кто Я?» – отвечает: «Ты – Христос, Сын Божий». (Д.М.)
“И привели Его на место Голгофу… И давали Ему пить вино (смешанное) с миром. (Мк. 15, 22–23).
«Знатные иерусалимские женщины предлагали идущим на смертную казнь кубок вина с разведенным в нем зернышком ладана, дабы помрачить их сознание», – невольно подтверждает Талмуд евангельское свидетельство. К миру или ладану прибавлялась иногда и маковая вытяжка, по-арамейски rosch, опиум.
Этого одуряющего напитка Иисус не принял: мук Своих не захотел облегчать ценою беспамятства. Молча устраняющее кубок движение руки лучше всех слов дает нам заглянуть в бестрепетное мужество Его пред лицом смерти.» (Д.М.)
Если зерно не похоронить в земле, не принесёт оно плода. Плод смерти Крестной – вспомнившие своё достоинство люди; люди, победившие страх перед сильными мира сего – бесами, злыми людьми, самой смертью; люди, признавшие свою ответственность за свою жизнь и жизнь других людей, сознательные делатели на ниве Господней; люди, восходящие в бессмертную жизнь… Хотя их пока не очень много. А большинство — презирает “бесславно” погибшего на кресте “обманщика”…
«…Если он – (Мессия) Царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в него!
Уповал на Бога; пусть же теперь Бог избавит его, если он угоден ему; ибо он говорил: «Я Сын Божий». (Мт. 27, 48–49.)
Ненависти даже нет у них к Нему – только смех. Кроме смеха, ничего уже не увидит, не услышит до конца. «Соблазн Креста», skandalon, «стыд», «срам», «смех», «поругание святыни»: вот все, что у Него осталось от царства Божия. Как бы Им самим дело Его погублено, сведено к смешному и жалкому. «Жалкою смертью кончил презренную жизнь», – скажут враги Его, и хуже еще скажут полудрузья: «Жалкою смертью кончил великую жизнь».
А вокруг Креста уже зреет прекрасный плод – обновляющееся человечество. И с тех пор уже никогда не будет духам нечистым вольготно на земле. Ибо восстала против них взращённая Христом сила человеческая в самом что ни есть обычном человеческом плотяном сердце. Из этого сердца Царство Божие изливается в мир… И будет сие до скончания века.
«Так же, как здесь, на кресте, два разбойника, все человечество, разделится надвое крестом, как мечом.
Думаете ли вы, что Я пришел дать мир на земле? Нет, говорю вам, но разделение. (Лк. 12, 51).
Если бы не это, то надо бы поставить на всем человечестве крест.» (Д.М.)
Крест не был поставлен на человечестве. Мир не остался в пагубном единстве. Мир разделился Крестом, и древо человечества зазеленело. Даже разбойник обрёл благоразумие и возжелал быть с Богом и в мире со своей совестью. В сердце его родилась вера, которую он тут же захотел претворить в живой опыт общения с Богом и восхождения в бессмертие. Этот предсмертный момент краток. Но тем более сильна вера: верую и желаю опыт свой претворить в жизнь в сей же миг; верую, что дашь, Боже, жизнь после смерти!
И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, — а в кодексе Cantabrigiensis D еще сильнее: дерзай! θάρσει: сегодня же будешь со Мною в раю. (Лк. 23, 42.) (Д.М.)
«Если мука Распятого есть Сошествие в ад, то уже из ада Иисус видит рай. «Ад отделен от рая только на ладонь руки, так что те, кто в аду, и те, кто в раю, видят и слышат друг друга», – по чудному слову Талмуда. Ад отделяет от рая, гору Страстей – от горы Блаженств, только Его пронзенная длань.
«Дерзай!» – в слове этом освещается надеждой бесконечной, как неугасимой лампадой, самая черная тьма смерти. «Можешь спастись», – говорит до конца погибающему миру Спаситель мира. (Д.М.)
Все муки человечества – погибавшего и теперь рождающегося заново были в сердце Спасителя. Он так живо переживал человеческий путь, что почувствовал и человеческую самую скорбную скорбь: ведь люди не чувствовали в отдалённом Боге своего Отца. Живя муками человечества на Кресте, Господь настолько пронзён ими, что называет Бога Отца просто Богом… как мы — потерявшие надежду усыновления, отчаявшиеся и измученные:
«Заглянув в сердце Господне через это четвертое слово – окно в Его Агонию. Только здесь, на кресте, в первый и единственный раз в жизни Сын называет Отца уже не «Отцом», а «Богом» (Elohi, по-еврейски у Марка; Eli, по-арамейски у Матфея, 27, 46), как бы усомнившись в том, что Он – Сын Отца. То, чего Иисус так страшился, с чем до кровавого пота боролся в Гефсимании, о чем молился Отцу: «да минует», – не миновало – совершилось на Кресте: Сына оставил Отец, скрыл от Него лицо Свое, как солнце в наступившей тьме Голгофы.
Смерть – проклятие всей твари Творцом: смерть приняв, должен был Сын принять на Себя «проклятие» Отца.
Сын Божий: весь закон естества исполнил – умер Несотворенный, как умирает вся тварь.» (Д.М.)
Но обновление мира уже шло. Эту необыкновенную «химическую реакцию» преображения людских душ уже никому и никогда не остановить. Восстал из «тени смертной» Иосиф Аримафейский.
«Вдруг перестать бояться, одному восстать на многих, тело Друга отнять у врагов и «на древе повешенному, Богом проклятому», отдать свой собственный гроб (Мт. 27, 60), – чтобы на это «осмелиться», нужно было Иосифу действительное мужество. Явные ученики отреклись от Учителя; тайный – верен Ему до конца. «Добрый человек», Иосиф, спас от «общей ямы» вместе с телом Господним и душу всего человечества.» (Д.М.)
Дух Господний пророс и прорастает в душах людей и по сей день. Сколько же в нас сокрыто Иуд, Савлов-Павлов, Петров, тайных учеников-Иосифов… У кого-то ещё при жизни, у кого-то перед святым мигом смерти брызнет в душу свет – Кровь Христова. И мы – прозреем. А прозрев, станем светлы и смелы. И мы уже знаем, для чего пришли в этот мир и куда пойдём после него. Но самое главное знание — Просвещение: не там начнётся наша дорога! Наш путь начинается здесь. Царство Божие — на земле. Должно быть. И каждый из нас – его строитель. Хоть по одному кирпичику за жизнь принести. И не напрасна для нас и жизнь, и смерть Господня. Там мы лишь продолжим свой путь!..
Да, воля Божья, как на небе, так и на земле. Но воля Бога не состоит в том, чтобы истязать человека. Читая Евангелия бессчётное количество раз, многие так и не увидят, что Господь везде изменяет земную жизнь к лучшему. Царство Божие силою нудится и лишь употребляющие усилие достигнут его. Но в чём же оно, это усилие? В человеческом земном счастье, справедливости, радости. Крест Господень — всю жизнь нам мучится? Нет, Крест Господень — спасать от мучений других! Это даётся не легко — приходится вступать в борьбу с человеконенавистнической силой. И не потому, что Бог хочет страданий наших, а потому, что сами свободно выбрали ради Господа: защищать в мире, отрёкшемся от Бога, радость человеческую — Царство Божие на земле. От того — не мир пришёл принести, но меч. Впрочем, меч в соответствующее время заменится на крест. И это тоже наш личный выбор. И не ради скорбей, а ради радости …не только небесной либо чужой, но и земной личной.
«Человек должен измениться физически», по слову Кириллова («Бесы» Достоевского); «человек есть то, что должно быть преодолено», по слову Нитцше. Так «изменился физически», «преобразился», μεταμορφάθη, «совершил в теле своем метаморфозу» Иисус на горе Преображения; так же, качественно, но количественно больше, бесконечно «изменился» Он и в гробу.» (Д.М.)
Жаждем этого изменения и мы, подготавливая его через изменение душевное. Но под словами “изменение души” не имеется в виду вера в вечность души. Вера в вечность души вообще никогда не была под сомнением у человечества. Но почему исчез из души страх? Почему ушёл извечный страх человека перед смертью? Люди увидели изменённое, воскресшее Тело Христа. Кто увидел – менялся уже навсегда. Настолько ясным становилось и очевидным: боязнь потерять тело теперь не имеет почвы под собою — смерть побеждена. Не все могли сразу воспринять эту весть – таким небывалым было утверждение: смерть побеждена раз и навсегда! Смерти больше нет!
«…(Жены) возвратившись от гроба, возвестили все Одиннадцати и всем прочим.
И показались им слова их бредом, и не поверили им. (Лк. 24, 9–11.)
«Бред», deliramentum, по-нашему «галлюцинация», – это врачебное слово повторит за Лукой – врачом врач Цельз: «Кто это видел? Полоумная женщина».[1040] Даже пойти взглянуть на пустой гроб никто из учеников не потрудился: таким «бредом» кажутся им слова женщин.
Господь тотчас по Воскресении первому является брату своему, Иакову, давшему обет хлеба не вкушать, доколе не увидит Воскресшего.
И сказал Господь: стол и хлеб принесите. И принесли… Он же, взяв хлеб, благословил, преломил и дал Иакову… и сказал ему: брат Мой, ешь хлеб твой, ибо Сын человеческий воскрес из мертвых.
Главное для видящих Иисуса воскресшего – не «бессмертие души», а «воскресение плоти». Незачем бы Христу жить, умирать и воскресать, если бы дело шло о такой общеизвестной истине, как «бессмертие души»: люди и до Христа верили в него и после Христа будут верить. Если Христос не победил смерти физически – не воскрес во плоти, то «напрасно умер» (Гал. 2, 21), и «вера наша тщетна» (I Кор. 15, 17). (Д.М.)
Но вот Он — перед учениками, запершимися “страха ради иудейска” в горнице. Вот Он по дороге в Еммаус. Вот Он на берегу Генисаретского озера. Христос везде старается подчеркнуть: Он воскрес плотию. Потому просит рыбы и хлеба и ест пред всеми. Это на данный момент великое действо, а не такое обыденное, как наши завтраки и обеды. Душа не может есть рыбу да мёд с хлебом. Христос истинно победил смерть и воскрес Телом.
Рыбы, невод, рыбаки… так же суть образы значимые. «Будете ловцами человеков»…
«Число рыб – сто пятьдесят три, – означает, по верному, кажется, толкованию бл. Иеронима, число всех обитающих в мире племен и народов, в единую которые соединятся Церковь Вселенскую.» (Д.М.)
“Я есмь хлеб жизни”….«Вы – соль земли»… Так определил Господь место для нас и нашу человеческую значимость. Основная пища и источник жизни — не соль, конечно, но хлеб, Господь. Солью, одной, без хлеба сыт не будешь. Однако человечеству Бог дарует не простое дело. “Без соли и хлеб не естся”; “Без соли, что без воли — не проживёшь”; “Без соли невкусно, а без хлеба несытно”… Это всё русские пословицы. Но как замечательно тонко и ёмко они объясняют суть веры человека в Бога и роль человека во вселенной, которую отвёл человеку Бог… Соль нужна хлебу — люди нужны Богу. Одному Господу не донести Крест построения Царства Божьего на земле, среди людей. Вот что значит голгофский путь и падение Христа под ношей. А ноша велика — не деревянный крест, но все мы, люди.
Но как соль может «обессолить»? А вот Генисаретские солильщики рыбы это хорошо знали. Они использовали для посолки рыбы соль из Мёртвого моря. Она была слабосолёной, ибо содержала много примесей. Посыпают рыбаки рыбу солью в достаточном количестве — по объёму. А по сути – соли мало. Всё остальное – несолёные вещества. И рыба может пропасть.
Так может пропасть и человечество, как пропадало оно 2 000 лет назад, если в нас, христианах, ненужных примесей будет очень много. Мы станем солью несолёной, солью “мёртвого моря”. А её – лишь выбросить вон. Эта соль Креста не понесёт.
Несолёной солью делает нас привычка, отсутствие удивления и неколебимая уверенность, что беду нам или ближнему дал Бог. По грехам нашим, но ради нашего спасения. В грехах на исповеди указано: «оставляли чтение Евангелия и Псалтири». Но вот беда: грех не меньший их просто читать, не видя за строками человеческого Лица Господня, не видя Его слезы, медленно скатывающейся по щекам, не слыша Его слов, не памятуя о том, как старался Господь обращать человеческие скорби в радость…
Мы слепо скопировали военный, армейский образец в жизнь церковную. Видимо, верующих прельщает безраздельная субординация, абсолютное подчинение и послушание, отречение от личностного “я” и собственных желаний. Но вот ведь не послушания искал в людях Христос! Вот что парадоксально… Не послушание, но рассуждение, ответственность за происходящее на земле, самостоятельные решения и свободный выбор приветствовал Сын Божий в людях. Почему армейская беспрекословность взята в церкви за образец? Ведь самое противное Богу, но, увы, необходимое людям — это война, армия. Безбожность армии и убийства очевидна. Однако ж на земле ни одному государству без защиты и обороны не прожить. Нехотя Пересвет и Ослябя поменяли чётки на меч и копьё. Но пришлось. Для чего же возводить вынужденную необходимость в несовершенном безбожном мире за образец для подражания в жизни религиозной? Жизнь в строгом подчинении, послушании и безволии никогда бы не привела людей к дружбе со Христом. Не случайно Христос выбирает себе друзей и 11 апостолов из галилеян — людей менее “дисциплинированных” и зацикленных на иудейском законе. Даже монашеская жизнь в первые века христианства была куда более свободна, нежели монашество позднего христианства. Монахи-анахореты жили каждый сам по себе и не были обременены жёсткими уставами больших монастырей.
Церковь делает упор на единство Троицы. И все мы должны быть едины, как Троица. Но выпало из поля внимания, что каждая ипостась Троицы — Личность. И потому каждый верующий так же уникален и ценен в своих личностных качествах. Так что всё хорошо в меру — и послушание, и индивидуальность. Дай нам Бог чувствовать золотую середину.
Но вот чего лишает нас армейский образец повиновения, так это сердобольности — этого простого чувства, названного простым и бесхитростным словом. Но именно это чувство преобладало в самарянине милостивом и на века поставлено Верховным Иереем в пример всем христианам земли. С этого началось христианство — с мысли сердобольной: не всё на земном свете бывает по воле Божьей, а потому — страждущему помоги! Воля Бога именно в этом.
Строки Евангелия… От Матфея, гл. 20, 25 –28: “…Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; 26. Но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; 27. И кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; 28. Так как Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих”… Позабытые слова! А ведь по ним должно строить отношения в церкви земной.
Мережковский ошибался! — выносим мы свой приговор. Не ошибался. Господь не лишил человека возможности мыслить. Дух многогранен и дышит, где хочет и как хочет. Господь каждому человеку открывает Себя через личное откровение. Благодать касается крылом всех, но по-своему. И потекут из человека “воды живые”. Дмитрию Сергеевичу Господь открыл Себя так… Для дальнейшего продолжения движения по пути познания Бога нужен наш человеческий труд и собственный личный опыт.
Православие некоторыми из нас зачастую сводится к скорбям. Дескать, Христос терпел и нам велел. Быть христианином — терпеть скорби при земной жизни и тем спастись. Но читая книгу “Иисус Неизвестный”, понимаешь иное: быть христианином — это не тогда, когда скорбишь, а когда избавляешь от скорбей ближнего! Не сказал Христос бедной вдове, хоронившей единственного сына: “Это хорошо, что твой сын умер: ведь больше у тебя теперь скорбей будет (известно, что женщине без помощника тяжело выживать), тем и спасёшься и венец получишь! И сын твой был бы разбойником. Так лучше ему умереть!” Нет, так Господь не говорил. Так говорим мы.
В Четвероевангелии чётко видно: везде, где появляется Господь, он меняет всё к лучшему, а не к худшему, все перемены идут к радости, а не к слезам; к здоровью, а не к болезни; к жизни, а не к смерти; к дружбе и равенству, а не к рабскому подчинению… Вот она, закваска христианская: позиция всё того же самарянина милостивого. А вот закваска иудейская: страдай! И не ропщи! Не жди помощи, так тебе дал Бог! И я с чистым сердцем прохожу мимо избитого — я воли Божьей не нарушу! Она ведь на земле — как на небе…
А если некто выше тебя по меркам земным мирским или земным церковным, то ты в полной власти этого некто. В его власти?.. Но кто он? Такой же смертный человек…
Многие после крещения в зрелом возрасте испытывали безмерную радость. А потом всё угасало… Благодать оставила нас? Нет, Бог не оставил нас. Он никого не оставит. Но Господь показал райскую радость в начале нашего пути. А теперь мы должны потрудиться сами. Мы ведём за ручку годовалого ребёнка — помогаем ему пройти первые шаги. А потом отпускаем его ручонку: иди сам! Знаем ли мы, что дитя упадёт и расшибёт коленку либо поставит себе шишку на лбу? Конечно, знаем! Ведь по-другому не бывает! И что же, не даём дитю из-за этого идти самому? Вовсе нет; напротив, подбадриваем: иди теперь сам. Приготовим зелёнку, подуем на коленку… Уберём от этого боль? Нет! Боль ребёнку испытать и пережить придётся. Вот такой и наш духовный путь: каждый из нас сам лично будет делать первые и последующие шаги, переживая боль падений и поражений, скорби… Не батюшка за нас, не церковь за нас, а мы вместе с церковью. Неуклонное движение вверх, несмотря на временные падения вниз — вот что важно.
Настанет день, когда ребёнок живо побежит по дорожке. А потом будет играть в футбол, захочет быть спринтером, станет на коньки… Каждому его умение ходить своими ногами по земле подарит свой путь, не похожий на стезю других людей. И путь к Богу у каждого свой. Важна лишь наша воля иметь этот путь — как важно умение просто ходить. Не умеющий ходить не сможет побежать. Так и без личного опыта, искренней веры, без желания больше знать пути к Богу не будет. Кто желает обрести Христа — обретёт. Кто скажет Богу: “на обратной дороге остановишься у меня, когда докажешь мне, что Ты — есть, что Ты — милосерд и т.д.”, — может ждать Его нескончаемо долго.
Вот что пишет Павел Флоренский в своей книге “Столп и утверждение истины”:
«Живой религиозный опыт, как единственный законный способ познания догматов» – так мне хотелось бы выразить общее стремление моей книги…” (Письмо 1. К читателю)
Православие — вера живая. Если человек не ходит в храм, не имеет литургической жизни, не пытается общаться с Богом лично — он православия не поймёт. Все, кто не желал мириться с жизнью живой, кто пытался втиснуть жизнь в некую форму, раз и навсегда отлитую, от православия отделялись.
Павел Флоренский. (Там же): “Там, где нет духовной жизни, – необходимо нечто внешнее, как обеспечение церковности. Определенная должность, папа, или совокупность, система должностей, иерархия, – вот критерий церковности для католика. Определенная вероисповедная формула, символ, или система формул, текст Писания, – вот критерий церковности для протестанта. В конечном счете, и там и тут решающим является понятие, – понятие церковно-юридическое у католиков и понятие церковно-научное – у протестантов. Но, становясь высшим критерием, понятие тем самым делает уже ненужным всякое проявление жизни. Мало того, так как никакая жизнь не может быть соизмерима с понятием, то всякое движение жизни неизбежно переливается за намеченные понятием границы и, тем самым, оказывается зловредным, нетерпимым. Для католицизма (разумеется, беру как католицизм, так и протестантизм в их пределе, в их принципе) всякое самостоятельное проявление жизни неканонично, для протестантизма же – оно ненаучно.»
Многие из нас, будучи православными, используют, по сути, католический или протестантский подход. Внешняя церковная обрядность превознесена над пониманием веры и личным опытом. Чужие рассуждения? Они почти всегда для нас неканоничны либо ненаучны! Вот то самое прокрустово ложе, в которое мы втискиваем чужой личностный религиозный опыт, отрицая личный опыт веры, как таковой.
Вступить в личное общение со Христом простому человеку — это уже само по себе для многих из нас звучит, как ересь. Или величайшая дерзость, непозволительная простому смертному.
Христос есть жизнь. Это сказано не нашим человеческим разумом. Жизнь у каждого человека своя. Но чтобы стать солью земли, нужно, как самому желать, искать, ждать личной встречи со Христом, так и учиться на опыте других людей. Именно объединение своего личностного и чужого опыта приведёт нас к Истине. Но для этого необходимо испытывать жажду знаний, желать познать истинную жизнь во Христе, не удовлетворяясь внешней обрядностью либо чтением неживой буквы.
Сколь раз Д.С. Мережковский в своей книге использовал странное для нас слово «синоптики»! Использовал без всякого объяснения. Понятно из этого, что слово знакомо не только ему, но и любому читателю — его современнику. А спросим у нынешних христиан: кто это? Ответят разве что священники. Наши знания умалились по сравнению со знанием современников Мережковского. А насколько малы они по сравнению со знаниями апостолов либо жен-мироносиц, которые делили с Богом кров, стол, путь, беседу… Желаем ли что-то исправить? Не всегда, увы…
Троих евангелистов Марка, Матфея и Луку называют синоптиками.
Три евангелиста, «видевшие вместе»… И четвёртый — отличается от троих. Почему? Всё ли досказано? Всё ли понято верно? Не пропустили ли мы, читая Священную книгу, самое главное? Помогаем ли мы Богу? Несём ли Крест построения Царства Божьего на земле, среди людей, вместе с Ним? Защищаем ли ближнего от скорбей? Или равнодушно, как Агасфер, как священник с левитом, как Иовы друзья говорим: “Так тебе дал Бог за какие-то грехи! Терпи и неси свой крест, не ропща и не жалуясь.”? Христос терпел — и тебе велел, — как страшно и холодно звучит эта фраза в устах всезнающего православного человека, обращающего свой “мудрый” взор на растоптанного бедами ближнего…
По-иудейски полагаем, что в земной жизни каждый получает по заслугам: кто-то беден, кто-то богат; кто-то здоров, кто-то болен… Всё по грехам иль их отсутствию. Но, Царствие ей Небесное, когда-то здравствующая, а ныне покойная раба Божия Екатерина, моя бабушка, говаривала: “Это на Небе будешь отвечать по заслугам: что заработал за жизнь, то и получишь: хороший человек — рай, плохой — ад. А здесь на земле — не так. Здесь всё у людей общее — и беды, и радости. Что людям, то и нам. И каким бы расхорошим ни был — по-другому не будет. Так и знай: что людям, то и нам.” И следовательно, вера, как общее дело, на земле важно.
Когда разрешится тайна трёх и одного, тогда откроется людям истинный смысл Священного Писания – Евангелие от Христа, как говорит Д.С. Мережковский… «Среди восходящих из-за горизонта, невидимых звезд, таинственнее всех мерцает созвездие Креста – оба неба, дневное и ночное, соединяющий знак: Иисус вчера и сегодня и вовеки тот же (Евр. 13, 8).»
Земная жизнь бесценна. Драгоценность её в том, что именно живя земной жизнью, мы можем постигнуть, понять, что есть человек, для чего он живёт, почему так важна свободная человеческая личность во всём её многогранном проявлении, имеем возможность устремиться ко Христу со всею силою своего сердца. Именно благодаря земной жизни мы можем начать построение Божьего Царства на земле, начиная с себя, своего сердца, изливая свет на ближних своих, делом помогать Христу нести Крест Царства Божьего — улучшать мир… хоть на несколько талантов умножить то, что дано нам Богом. И тот, кто верен в земном, кто приобрёл на дарованные таланты ещё нечто — помог миру находиться в мире, решился противостоять злой воле сил тёмных, кто отёр со щеки ближнего слезу и помог обрести радость, — тот от Бога, как друг верный и брат, обретёт награду Царства Небесного. Пусть получится у каждого из нас свою земную жизнь сделать пятым Евангелием, которое приведёт нас ко встрече с другом-Христом в жизни вечной…
