Ранним утром, когда весь монастырь ещё спал, на дорожке кто-то показался. Растрепанный, сонный посетитель старался ступать осторожно, чтобы не поскользнуться и не упасть в подмороженную грязь.
Отец Николай оставил свое занятие, — складывать дрова в поленницу, — и внимательно всмотрелся.
— Что ты, Михайло, — спросил он, узнав трапезаря, — в такую-то рань! Еще и к утрене не звонили!
— Да у меня к тебе, батюшка, просьба. Потом и времени не будет, целый день, как заводной.
— Входи, — отец Николай открыл дверь своей кельюшки. – Только не обессудь: у меня и сидеть-то негде. Разве вот сюда, — и подвинул гостю обрубок полена.
Михайло неуклюже присел, обвел взглядом убогую келью: кровати нет, печь да стол, заваленный свечами, — подношением многочисленных прихожан, навещавших старца. Перед единственной иконой, на которой Богоматерь молитвенно сложила ладони, – яркие огоньки: отец Николай ставил сразу несколько свечечек: маленькие – за одного человека, побольше – за семью. «Печка не топлена, — подумал Михайло, — а в келье тепло».
— Сестра наказала просить, — начал он, — сынишка у неё болеет, а значит, племянник мой, Сашка. По осени оступился, упал в ручей, полдня проходил в мокрой-то одежонке… А я тебе, вот, денег принес, — и Михайло нервно достал из-за пазухи тряпицу.
Отец Николай отвел глаза.
— Знаю я, откуда твои деньги, — сказал негромко.
Гость смутился: деньги он накопил, тайком продавая крестьянам монастырские продукты. Но отец Николай, казалось, не хотел это обсуждать: он задумался.
— Ты вот что, — сказал, наконец, — отнеси эти деньги в деревню, Лукерье. Она вдова, детишки у неё голодают. Отдай ей, да поклонись от меня.
— Лукерье? – удивился Михайло.
— Да. А как деньги ей отдашь, так Сашка твой и выздоровеет.
— Да я ж, отец Николай, тебе нес.
— А зачем мне? Я – монах. Ей нужнее…
Из кельи вышел гость озадаченный. «Ну, что ж…»
— А помолишься? – напоследок спросил.
— Помолюсь…
В тот же день, с трудом выбрав час, отправился Михайло в деревню. Деньги нес за пазухой, оборачивался: «как бы не обворовали!» Дорога шла лесом, вокруг плотной стеной стояли огромные ели. «Не понесу я ей деньги, — думал Михайло, — на что и ноги зря топтать? Спрячу здесь, да место примечу. А потом, будет время, заберу». Еще немного прошел. «А вдруг, как узнает отец Николай? Люди говорят, он все видит… Да нет, болтают. Как такое увидишь? Спрячу! Вот и место хорошее: три ели, камень на них смотрит… Не ошибусь».
Так и сделал. Схоронил тряпицу и, довольный, отправился назад.
День проходит, другой. Деньги-то приберег Михайло, да только радость от этого недолгой была. Муторно у него на душе, и не уверен, что Сашка выздоровеет. У сестры-то малец – старшенький, а значит, подмога, опора. А вдруг, как помрет?
Пошел к отцу Николаю. А у того народу – полным-полно. Постоял Михайло, потоптался, да и возвратился на кухню. А ночью сон снится: сестра, в черной шали, Сашку хоронит. Идет за гробом, рукой держится, а в глазах – такая мука! Губы шепчут что-то, не разберешь. И вдруг понял Михайло: «Что ж ты, братец, племянника не пожалел?!»
Испугался Михайло, утром вскочил, кликнул помощника печь разжигать, а сам – бегом в лес, к своему месту. Добежал, вспотел весь, озирается. Выкопал деньги, и теперь уж твердым шагом двинулся в деревню.
Лукерью нашел легко: люди подсказали. Вошел, огляделся: бедно живут. Детишек – трое, изба по-черному топится, вареным и не пахнет. Развязал свою тряпицу, деньги протягивает:
— От батюшки Николая, – как велено, говорит.
Улыбнулась вдова, бережно приняла подарок, проводила до двери, а потом и молвит:
— Поклонись от меня в ножки отцу-то Николаю.
Назад Михайло шел легко: сердце успокоилось, лес светлым стал казаться. И вера появилась, что выздоровеет Сашка. Не зря ж люди про отца Николая говорят, что он своей молитвой исцеляет…
Уже к вечеру, проходя мимо кельи старца, увидел Михайло того, с прихожанами разговаривающего. Подходить не стал, а издалека опустился на колени и поклонился до земли.
— Вижу, вижу, – обрадовался отец Николай, — от Лукерьюшки поклон принес. Вот и славно!
Изумился трапезарь: как отцу Николаю известно стало, по какой причине он, Михайло, кланяется? Так и пошел к себе, пожимая плечами…
Три месяца прошло. Великий Пост миновал. Зазвучали пасхальным перезвоном монастырские колокола. На Светлой Седмице зовут Михайло из трапезной:
— Иди, сестра к тебе пришла.
Вышел он: народу! Где ж её найти? А она в сторонке стоит, улыбается, цветистая шаль на плечах лежит. Похристосовались, она гостинчики деревенские в руку ему сует, а он спросить боится о Сашке-то. Но сестра сама и рассказала:
— Старшенький-то болел, ты помнишь, а Великим Постом чуть и не помер. Да только в ту ночь, что ждали исхода, да священника позвали, он вдруг встал здоровым и есть попросил. «Мамка, — говорит, — свари мне яичка!» — сестра рассказывает, и сама плачет. – И уж больше не кашлял. А потом, недельки через две, я во сне старчика увидала, он мне говорит: братца своего, Михайло, благодари: он за твоего сына милостыню подал. Вот так оно…
Михайло и не понял, как слезы покатились.
— Так значит, здоров Сашка?
— Здоров, здоров, с отцом остался, по хозяйству помогать.
Уехала сестра, не дождалась очереди отцу Николаю поклониться: к нему в эти дни полгубернии пришло!
— Поблагодари его за молитвы, — попросила.
— Ладно уж, сделаю, — ответил Михайло грубовато.
Проводил, вернулся в келью, дверь за собою закрыл и долго-долго, сладко плакал…
